Жены и дочери

— Простуда тетушки уже прошла? Хелен выздоровела? Маргарет так же хороша, как всегда? Мальчики, полагаю, в Харроу? А мой любимец, мистер Хендерсон?

Задать последний вопрос столь же естественно, как предыдущие, не удалось: тон приобрел заметный оттенок особого интереса. Синтия не спешила с ответом: сначала неторопливо налила себе стакан воды, выпила и только потом проговорила:

— Тетушка чувствует себя хорошо. Хелен полна сил, а Маргарет, как всегда, очаровательна. Мальчики учатся в Харроу, а мистер Хендерсон, судя по всему, пребывает в добром здравии, так как сегодня должен обедать в доме дяди.

— Осторожнее, Синтия! Посмотри, как криво ты режешь крыжовенный пирог! — воскликнула миссис Гибсон с раздражением, вызванным отнюдь не непосредственным действием дочери, хотя оно слегка оправдывало недовольство. — Не представляю, что побудило тебя так неожиданно уехать. Наверняка дядя и тетя обиделись. Может, и не пригласят больше.

— Напротив, просили вернуться сразу, как только сочту возможным оставить Молли.

— «Возможным оставить Молли»! Вот уж настоящая глупость, причем очень обидная для меня: ведь это я ухаживаю за ней днем и, можно сказать, ночью, потому что мистер Гибсон встает всего пару раз, чтобы проверить, приняла ли она лекарство.

— Так что, она и правда очень больна? — встревожилась Синтия.

— В каком-то смысле да. Непосредственной опасности нет, но вот уже сколько дней она лежит в одном состоянии.

— Как жаль, что я не знала раньше! — вздохнула Синтия. — Как по-твоему, можно проведать ее сейчас?

— Пойду посмотрю. Надеюсь, сегодня ей получше. А вот и мистер Гибсон!

Доктор услышал голоса и вошел в столовую. Синтии показалось, что он очень постарел и как-то съежился.

— Ты здесь! — удивленно воскликнул доктор и протянул руку для приветствия. — На чем приехала?

— На почтовом дилижансе. Не знала, что Молли серьезно больна, не то явилась бы раньше.

Глаза Синтии наполнились слезами, и мистер Гибсон растрогался, еще раз пожал падчерице руку и пробормотал:

— Ты добрая девочка, Синтия.

— Она получила письмо дорогой леди Харриет, любительницы все преувеличивать, и немедленно отправилась в путь, — пояснила миссис Гибсон. — Говорю ей, что это очень глупо, потому что Молли чувствует себя намного лучше.

— Очень глупо, — повторил мистер Гибсон слова жены и при этом многозначительно улыбнулся падчерице. — Порой причуды людей глупых милее мудрости умных.

— Боюсь, причуды всегда раздражают, — возразила жена. — Но что сделано, то сделано: Синтия здесь.

— Верно, дорогая. А сейчас поднимусь проведать свою девочку и передам радостную новость. — Он обернулся к Синтии и добавил: — Через несколько минут можешь зайти к ней.

Молли до слез обрадовалась и даже сумела невнятно произнести:

— Какое счастье…

Но даже и этих двух слов хватило, чтобы тронуть душу Синтии. Слава богу, она вернулась в нужное время, когда Молли требовалась поддержка близкого человека. Врожденная интуиция заставляла Синтию говорить или молчать, смеяться или грустить в зависимости от состояния Молли. Она с видимым, если не с истинным, интересом слушала рассказы о печальных временах в Хемли-холле, о событиях, оставивших глубокий след в нежной душе. Синтия инстинктивно чувствовала, что повторение болезненных воспоминаний облегчит сознание, отказывавшееся обращаться к чему-то иному, кроме того, что вызвало душевный и физический кризис, поэтому никогда не прерывала ее рассказ в отличие от миссис Гибсон, которая то и дело раздраженно заключала: «Ты уже говорила это, дорогая»; «Давай сменим тему»; «Право, не могу позволить тебе постоянно думать о плохом. Постарайся держаться чуть-чуть жизнерадостнее. Юности не свойственна тоска. Ты молода, а значит, должна заставить себя приободриться».

После возвращения Синтии здоровье Молли быстро пошло на поправку, настроение улучшилось, хотя кое-какие симптомы болезни сохранились на все лето. И тем не менее скоро она смогла выезжать в коляске и наслаждаться прекрасной погодой, но хрупкое душевное состояние требовало особого обращения. Весь Холлингфорд давно забыл все сплетни и домыслы, и она опять стала всеобщей любимицей. Каждый встречный проявлял заботливый интерес к дочери уважаемого доктора. Сестры Браунинг посчитали огромной честью позволение навестить Молли на две-три недели раньше других. Миссис Гуденаф надела очки и сварила в серебряной кастрюльке какое-то чудодейственное кушанье. Из Тауэрс-парка прислали книги, оранжерейные фрукты, новейшие карикатуры, заморскую певчую птицу. Бедные пациенты доктора, как обычно звали мистера Гибсона, принесли свежие овощи со своих огородов («на здоровье мисс»).