Жены и дочери

Синтия действительно не слишком заботилась о справедливости своих слов: просто говорила то, что приходило на ум, не задумываясь, насколько отступает от истины, — однако в ее измышлениях не ощущалось ни злонамеренности, ни попыток получить выгоду, а часто присутствовало такое искреннее чувство юмора, что Молли невольно включалась в игру, хотя надо было бы ее осуждать. Неугомонная фантазия Синтии придавала подобным недостаткам своеобразную прелесть, и все же временами она держалась настолько мягко и сочувственно, что Молли не находила сил противостоять, даже если названная сестра утверждала нечто пугающее. Пренебрежение собственной красотой чрезвычайно порадовало мистера Гибсона, а почтительность завоевала его сердце. Главное же заключалось в том, что, закончив переделку платьев миссис Гибсон, Синтия не успокоилась, пока вплотную не занялась гардеробом Молли.

— Итак, приступим, — заявила девушка, разглядывая одно из платьев. — До сих пор я трудилась как профессионал, а сейчас выступаю в качестве художника-любителя.

Она сняла искусственные цветы со своей лучшей шляпки и пришила к шляпке Молли, утверждая, что они гармонируют с ее волосами и цветом лица, а яркие ленты придадут законченность изделию. Работая, Синтия все время что-то напевала своим приятным голоском, могла с легкостью исполнить веселые французские куплеты, и все же музыка ее не привлекала. В отличие от Молли, которая изо дня в день усердно занималась, она редко подходила к фортепиано. Синтия всегда с готовностью отвечала на вопросы о прежней жизни, хотя после первого разговора почти о ней не упоминала, и с неизменным сочувственным вниманием выслушивала невинные откровения Молли. Сочувствие доходило до того, что Синтия удивлялась, как Молли смогла смириться со вторым браком мистера Гибсона и почему не попыталась этому воспрепятствовать.

Несмотря на разнообразное общение дома, Молли постоянно думала о Хемли-холле. Если бы в семье были женщины, то ей постоянно приходили бы короткие записочки с сообщениями, что там и как, а теперь скупые известия поступали только после визитов туда отца, со смертью пациентки ставших очень редкими.

— Сквайр заметно изменился, но в лучшую сторону. Между ним и Осборном чувствуется напряжение: общаются они скупо и сдержанно, — но на людях держатся если не дружественно, то по крайней мере вежливо. Сквайр готов уважать Осборна как своего наследника и будущего главу семьи. Осборн выглядит неважно: говорит, что нуждается в перемене. Наверное, устал от размеренной жизни и постоянных разногласий с отцом. А главное, тяжело переживает смерть матери. Странно, что общее горе не объединило отца и сына. Роджер уехал в Кембридж сдавать экзамены на степень бакалавра искусств. В целом и сам Хемли-холл, и его обитатели изменились, но это вполне естественно!

Таково резюме новостей, поступавших с течением времени. И каждое сообщение заканчивалось дружеским приветом Молли.

В качестве комментария к рассказу мужа о меланхолии Осборна миссис Гибсон обычно восклицала: «Дорогой! Почему бы тебе не пригласить его к нам на обед? Всего лишь тихий семейный вечер. Повариха справится, а мы оденемся в темное, под стать ситуации».

В ответ на подобные предложения мистер Гибсон лишь качал головой. К этому времени он успел привыкнуть к характеру жены и считал молчание лучшим средством против бесконечных споров. Но всякий раз, заново изумляясь красоте дочери, миссис Гибсон все больше утверждалась в мысли, что настроение мистера Осборна следует поддержать небольшим тихим обедом. До сих пор Синтию видели только дамы из Холлингфорда да викарий мистер Эштон — безнадежный и непрактичный старый холостяк. А какой смысл иметь очаровательную дочь, если ее красотой некому восхититься, кроме пожилых кумушек?

Сама Синтия относилась к подобным разговорам с величайшим равнодушием и почти не слушала рассуждений матери о веселье, доступном и недоступном в Холлингфорде. Она так же старалась очаровать сестер Браунинг, как постаралась бы завоевать сердце Осборна Хемли или любого другого молодого наследника. Иными словами, не прилагала усилий, а просто следовала зову своей природы, привлекая каждого, кто оказывался рядом. Усилие требовалось скорее для того, чтобы этого не делать и, как часто случалось, краткими возражениями и выразительными взглядами протестовать против слов и поступков матери — как вспышек недовольства, так и излишних дифирамбов. Молли почти жалела миссис Гибсон, неспособную влиять на собственную дочь. Однажды Синтия заметила, словно прочитав мысли сестры:

— Я же плохая, ты знаешь. Не могу простить ее за то, что никогда не чувствовала ее любви и заботы: ни в детстве, когда мне так ее не хватало, ни в школе. Даже писем от нее не получала. И на свадьбе она не хотела меня видеть: читала ее послание мадам Лефевр. Родители заслуживают уважения, если любят и воспитывают своего ребенка.

— Но ведь родителей не выбирают. Надо просто забыть об их недостатках, — возразила Молли.

— Наверное, но я не знаю, что такое чувство долга, поэтому лучше уже не стану.