Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском

– Раньше появились стихи, их у меня меньше, чем прозы. Я всегда считал, что проза – более сложный вид искусства.

– Многие считают ровно наоборот.

– Пусть считают. Кажется, Гёте говорил, что стихосложение обусловлено и подкреплено ритмом, рифмой – всеми этими костылями. А проза – очень открытая вещь. Помните историю о человеке, который бежал из лагеря? Перед ним открыты все дороги, а перед теми, кто его ищет, – только одна. Та, на которой они могут его найти.

– Ваша читательская аудитория, насколько я понимаю, совсем не малыши, но отроки. Младший школьный возраст, верно?

– Начиная, наверное, с тех, кто вот-вот пойдёт в школу. И лет примерно до одиннадцати-двенадцати. Двенадцать – это уже последний предел.

– Скажите, хоть какие-нибудь герои мультипликационных фильмов, для которых вы писали сценарии, придумывались специально «под экран»?

– Сначала у меня всегда появлялась книжка.

– Я читал, что на заре перестройки вы обрадовались: цензурные заслоны, мешавшие свободной работе, упали, что ни напишешь, можно опубликовать. Но спустя какое-то время вроде как рассердились, потому что возникли новые трудности, которых не было при советской власти. Я хочу понять следующее. Детская литература всегда была не только творчеством, но и удобным заработком – при советской власти уж точно. В то же время, если перелистать подшивки, скажем, «Мурзилки», то волосы встают дыбом от того, что публиковали Сергей Михалков или даже Маршак.

– «…Чистый лист бумаги снова / На столе передо мной. / Я пишу всего три слова: / Слава партии родной!» Это Михалков. Если говорить о цензуре, то я считаю так: чем жёстче в государстве цензура, тем больше появится хороших детских писателей. Ведь литератор должен найти щёлочку в асфальте, чтобы вырасти где-то в другом месте. Потому обэриуты и пришли все вместе в детскую литературу.

– Интересно, существуют ли какие-то чужие приёмы для взаимодействия с детской читательской аудиторией, которые вам не близки, но по-своему интересны.

– То есть?

– То есть вы, например, т а к никогда не напишете, а какой-нибудь совсем другой детский автор, скажем Генрих Сапгир, придёт и напишет: «Погода была прекрасная, принцесса была ужасная». И дети в восторге.

– Да, пожалуйста: «Погода была хорошая, принцесса была галошная».

Ну конечно, приёмы и законы существуют, и они общие для всех. Просто писателей таких настоящих было мало. Была, например, талантливая Эмма Мошковская, которая говорила как бы изнутри ребёнка. Вот, в стихотворении, где мальчик обидел маму, он говорит, что теперь уйдёт навсегда в тайгу, начнёт искать руду, постепенно станет начальником, а потом прилетит на самолёте мама, которая простит его. И он скажет маме, что был не прав. Эти стихи написаны человеком, который умел войти в психологию ребёнка.

Я бyдy ходить по следy,Я бyдy искать pyдyИ чеpез бypнyю pекyСтpоить мосты пойдy!

И бyдy я главный начальник,И бyдy я с боpодой,И бyдy всегда печальныйИ молчаливый такой…И вот бyдет вечеp зимний,И вот пpойдёт много лет,

И вот в самолёт pеактивныйМама возьмёт билет.И в день моего pожденьяТот самолёт пpилетит,И выйдет оттyда мама,И мама меня пpостит».

А Борис Заходер, по-моему, совсем не любил детей и писал так замечательно потому, что просто умел и отлично понимал, как это делается… У Агнии Барто бывали отличные вещи: