Жила Лиса в избушке

О, она все продумала! Долго разглядывала страничку его жены в соцсетях, смотрела в смеющиеся карие глаза: красивая. Беспощадно призналась себе, что он всегда с нежностью писал о жене, изумлялся, как она выглядит в свои 50, — значит, нужно точно такую же, молодую только. Фотографии подбирала любительские, смазанные по теперешней моде, никакой постановочной чуши. Он однажды так хвалил Тоню за ее фото на сайте, что не тупые салонные, а очень естественные — ага, откуда деньги-то на фотосессию: боа, там, мундштук, ей бы пошло, с граммофоном многие сейчас.

Девчонка нашлась на загляденье: высокая, кареглазая, рот уверенный, с блестящей каштановой гривой, даже такая же горбоносенькая, как его жена-дизайнерша. Тоня тщательно отобрала для нее музыку и книги со страничек тех, кто шутил в его комментариях под совместными фотками: друзья, видимо, и интересы должны совпадать. Из его плейлиста утащила Рахманинова и Дэвида Боуи. Тоня пыхтела не зря — вскоре страничка незнакомки выглядела безупречно: никаких ужимок, вкус и легкая ирония. С экрана смеялась очень живая, знающая себе цену, страшно сексуальная особа.

— А ты как думал? — шептала уже в ночи, удовлетворенно разглядывая кареглазую выдумку. — Трахнул и побежал дальше? Не выйдет, мой дорогой, со мной так не получится.

Ну конечно же, он клюнул: всего-то пару раз сходила к нему на страничку — и все, готово дело. А разговоров-то развел — кисель клюквенный. Восхищался ее фигурой, волосами, выбором кино, кто бы сомневался. Тоня, наоборот, была немногословна: проколоться боялась. Когда не знала, что отвечать, просто замолкала, исчезала. Тогда он, подстегнутый ее сдержанностью, начинал писать ежечасно. Отмечала с горечью, что все его слова на этот раз — о высоком, льстил безбожно, о своих настроениях много писал, о том, что дубы стареют красивее других деревьев, пламенея редким ржавым оттенком, ни слова о жене и о сексе, как с прежней Тонечкой. Не понимала, ранит ее это или, наоборот, вообще запуталась, кто она теперь.

С книгами и музыкой она справлялась, да и с фильмами тоже. Пробегала по диагонали рецензии в интернете, находила там несколько слов человеческих, даже втянулась в эту историю. Заливался соловьем “такой необычный взгляд”. Иди сеть почитай, дурачок, польщенно улыбалась Тоня. Иногда, когда не находилось нужных статей, пытала Петечку, брата хозяйки. Известный на весь город мастер-стилист работал у них по четвергам для привлечения клиентов в их занюханный салон во дворах. Петечка, гей-интеллектуал, искренне, но бессмысленно восторгавшийся Тониной нежной красотой, охотно отвечал на все вопросы.

— Только сильно не умничай! Одним словом давай, — выпытывала Тоня про модный джаз-бэнд.

Петечка глубокомысленно мычал, взбивая чужие локоны.

— Весьма остроумно, — изрекал наконец. — Это хорошо, хорошо так о музыке, не сомневайся.

— Ладно, — помедлив, соглашалась Тоня, записывала.

А однажды, в муторный дождливый четверг, прилетело к ней очередное заумное: “Сегодня только дома в пледе, с ромом, глинтвейном, мистика, готика, «Любовник леди Чаттерлей»”.

— О господи, — простонала Тоня.

Нет, общая картина ясная: кто бы спорил — в дождь только дома и сидеть. И то, что он о фильме каком-то, поняла, но вот как попасть в ноты, да и на работе не погуглить этого любовника, что там к чему. Она махнула рукой, решила и не отвечать вовсе: через часик напишет что-нибудь другое уже. Но Петечка, пристраивая зонт у порога, вдруг обмолвился:

— Утро не назовешь романтическим... — передернулся, как от лимона. — В такие дни нужно сидеть у камина где-нибудь за городом, читать Голсуорси. Кофейник медный на плите, у ног собака грязная.

— Что ж не помоют? — удивилась Людмила.

Петечка заливисто хохотал, а Тоня усмехнулась, какая же все-таки дура эта Людмила. И да, главное, что она схватила схожесть разглагольствований, и Петечкино красивое про собаку, в принципе, тоже понятно. Два раза переспросила о Голсуорси, и вот он, достойный ответ: что лучше не дома — нет, в такой день надо за городом, ну и так далее, и про собаку, и про писателя — всё ввернула. Он затрепетал: родственные души, то-се.

Тоня сделалась еще более плавной, мягкой. Говорила вежливо, негромко, думала над словами, как если бы он был рядом, репетировала себя будущую. Положив пряди на фольгу или состав на волосы, улыбалась клиенткам в зеркала: “Все, сидим ждем, журнальчики листаем”. Людмила за Тониной спиной приставляла к голове ладошку-корону. Но Тоня плевать хотела и даже на крыльцо ходила теперь без Людмилы — о чем с ней курить. Убаюканная этой осенью, снова влюбленная, не понимала, куда идет, но шла, гордясь собой чрезвычайно. Сначала — тем, как ловко все придумала, нашла лазейку, интонацию, чтобы вернуть обидчика, уронить на колени; но потом все эти статьи, музыки, фразы проросли в ней ее придуманным образом, перемешав, затуманив реальность. Гордилась до слез, что растет, что внутри нее идет неустанная работа, ведет ее к какому-то неведомому совершенству, что все не зря, все ее прежние мучения, и скоро-скоро ей за всё отплатится.

* * *