Жили-были в Миновском

Из избы в избу переходили не скоро – пока шуточные разговоры переговорят, угощенья отведают… Но самое интересное – петь частушки. Неприличные – в обычное время некоторые слова вслух и произносить стыдно, – а сегодня все можно. Так исстари повелось – не нам и менять.

И Пашка старалась вовсю – выдавала своим звонким голоском такие обороты – самой страшно. Да оттого-то и весело!

Праздничная неделя шла своим чередом, но она не отменяла повседневных дел, и каждое утро все ряженные обычными школьниками отправлялись на уроки.

В один из дней на перемене к Паше подошла учительница литературы и пригласила ее на серьезный, но очень деликатный разговор.

– Сегодня перед началом занятий мне сообщили, что ты, переодевшись парнем, пела нехорошие частушки, – явно смущаясь, сказала Нина Васильевна. – Я уверена, что этого не может быть,– на этих словах голос любимой учительницы набрал привычную силу и твердость, – и даже не стала слушать сплетницу. Но самой разобраться мне необходимо, потому что такая серьезная начитанная девочка, как ты, никак не может быть хулиганкой.

Прасковья не могла понять, кто же про нее доложил, а собеседница тем временем продолжала:

– Ответь же мне скорее, ты ходила ряженой в Шачево и распевала неприличные песни?

Девушка сделала честные-пречестные глаза, искренне удивилась и твердо произнесла:

– Я? Никогда.

– Так я и думала, – сразу растаяла учительница, – иди, деточка, занимайся.

«Не иначе Валька, – решила Паша, направляясь в класс, – вот ведь вздорная девчонка, приревновала меня к какому-то незнакомому парню. Глупая, зачем мне кто-то, когда есть Василий?»

Ей все еще было необычно знать, что где-то рядом живет, ходит, дышит этот влюбленный мальчик. Вспомнила о нем, и сразу потеплело в груди, и забылся неприятный разговор с учительницей. Ну, ничего, она еще покажет этой Вальке…

Дни шли за днями, похожие один на другой. Школа утром, хозяйство днем, зубрежка вечером.

Паше нравилось заниматься хозяйством! Работа по дому была приятной и вовсе не обременительной. Она любила сам процесс, когда под ее маленькими руками вещи преображались: посуда начинала блестеть, простая деревенская мебель освобождалась от налетевшей пыли. И хотя дом их был маленьким и бедным, она старалась создать в нем уют. Даже на улицу выходить не хотелось, хоть и часто приглашали девчонки присоединиться к своим незатейливым играм. Нет. Она оставалась в избе – колдовала на кухне, наводила порядок. Опять же животина требовала ухода: взрослые на работе, приходят поздно и с ног валятся от усталости. Накормит их, посуду вымоет – и за уроки.

Тяжело давалась ей школьная премудрость. Читать – это, пожалуйста, географию изучать – с удовольствием! Но остальное… Думаешь порою: бросить все, не мучить свою бедную голову. Но тут же настигает мысль: «Кому ты неученая нужна? Так и будешь век в колхозе маяться, как мама. На ферме до онемения пальцев доить коров, полоть лен, не разгибая спины, а потом трепать его на гумне, в пыли, которая проникает везде, набивается в одежду, волосы, рот, не дает дышать». Сразу книжку в руки и зубрить урок, пока не начнет от зубов отскакивать каждое слово.

Привычный круговорот дней разрушился в конце марта. В долгожданном письме от старшей сестры Анны («Что-то доченька не пишет, не случилось ли чего?» – уже начала переживать мама) была приписка для Паши.

«А еще сообщаю вам, что муж мой Иван договорился насчет Паши. Высылайте документы, будет ей место в лаборатории…»

Так повелось, что крестьяне из Миновского и окрестных деревень уходили на заработки сначала в столичный Санкт-Петербург, а потом в советский Ленинград. Вот и Анна уже несколько лет жила в городе на Неве. Недавно вышла замуж за Ивана – такого же оторвавшегося от земли крестьянина, служившего теперь в советской милиции.

И вот настало время младшенькой покинуть родные края.

Снова мечты о красивой жизни захватили Прасковью. Сейчас-то она не так часто вспоминала о Ленинграде, а вот лет 7 назад…

…Спешащая по своим делам тетка Дуня случайно заглядывает в окно низенькой гришинской избы и сразу забывает, куда шла. Какое-то время она всматривается вглубь комнаты, а потом кричит, обращаясь к работающей в огороде девушке:

– Танька, глянь, ваша-то снова пляшет!

– Пашка, опять, – самая старшая сестра бросает недополотую гряду и бежит к дому. На пороге останавливается, забывая что хотела отругать меньшую. Уж больно хорошо та танцует напротив большого тусклого зеркала: смешная, опять надела старое, дореволюционного покроя платье. Оно ей велико, и приходится подтыкать юбку за пояс, чтобы не мела полы. Но девчушке все нипочем – выписывает крошечными ножками замысловатые пируэты под музыку, которая слышна только ей.

– Танечка, не сердись, – подбегает, ласкаясь к сестре, – видишь, это любимое мое платье.

– Да вижу уж, – гладит по русой головенке девочку.

– Расскажи, расскажи мне про старое время

И Татьяна рассказывает. Конечно, сама она не может помнить, но отлично знает, что родилась в Санкт-Петербурге, столице Российской империи.