Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

После смерти отца Лу Сяобин спала вместе с матерью. Кажется, это случилось, когда она пошла в первый класс старшей школы. Никогда не встававшая по ночам, однажды она проснулась из-за того, что ей приспичило в туалет. Матери, которая в это время обычно сидела возле нее и читала, рядом не оказалось. На полу не было и тапочек Лу Сяобин. Тапки были большие, но ей нравилось их надевать, однако каждый раз, когда приходил мужчина, мать отдавала их ему. Неизвестно каким образом Лу Сяобин в тот момент связала этот факт с тем, что ее мать наверняка сейчас в ее маленькой комнатке вместе с мужчиной. Она спрыгнула с кровати и побежала туда. Толкнула дверь, но та была заперта на щеколду, и сквозь щель не пробивался свет. Тогда она решительно постучала. Как и следовало ожидать, мать была внутри и сказала ей, что спит. «Открой дверь! — велела Лу Сяобин. — Открой!» С этими словами она уселась в гостиной, не зажигая света. На самом деле она не знала, что делать, если дверь действительно откроется. Она не думала о том, чтобы устраивать скандал, правда. Ее тело сотрясала дрожь, она набросила ватник и продолжала ждать. Дверь отворилась, вышла мать. Лу Сяобин пристально оглядела ее волосы, свитер, затем штаны. Мать думала, что Лу Сяобин непременно помчится в комнату, поэтому встала перед ней, загородив дорогу, приготовившись перехватить ее за пояс. Однако Лу Сяобин даже не шелохнулась. Спустя какое-то время она услышала, как открылась и закрылась входная дверь их дома. На дворе стояла зима, дело было ночью, и такси в то время не разъезжали по улицам от заката до рассвета. «Пусть бы он там замерз до смерти в снегу», — подумала Лу Сяобин. Ее переполняло возмущение, но в глазах не было ни слезинки. Наклонив голову, она свирепо глядела на мать. Ее взгляд был страшен, мать никак не осмеливалась взглянуть на нее в ответ, не смела дотронуться до нее. И тогда мать заплакала. «Лу Сяобин, ни в коем случае не наделай глупостей», — просила она. Лу Сяобин никогда не была в столь ясном сознании, как в ту ночь, она знала, что мать боится, что она предаст огласке этот инцидент. Но как же она могла сделать это? Как бы то ни было, перед ней стояла ее родная мать. Лу Сяобин словно была уже давно психологически готова к этому, просто ждала какого-то события в подтверждение. Она просидела в гостиной всю ночь, мать уговаривала ее пойти спать, но она больше не могла спать с нею вместе. При мысли, что за дела творились в ее собственной маленькой постели, Лу Сяобин тошнило, как она могла там лечь? Поэтому вплоть до поступления в университет она спала на диване в гостиной.

Поступление в художественную академию требовало репетитора, преподавателя по специальности. Зарплаты матери хватало, чтобы только-только покрыть насущные расходы, и такую солидную сумму на обучение семья потратить никак не могла. Но Лу Сяобин была твердо настроена поступать. Ей казалось, что позади тоненького листа для рисования находится другой мир — мир, в котором она может делать все, что ни пожелает, а не эта ограниченная предписанной судьбой реальность. Плату за обучение мать каждый раз вовремя выкладывала перед ней на стол. Лу Сяобин прекрасно знала, что деньги давал мужчина. Даже первый курс обучения оплатил он. Перейдя на второй курс, она начала подрабатывать и больше не нуждалась в деньгах семьи. Но в то же время у Лу Сяобин не было сил отказаться от них. Каждый раз, когда она платила за учебу, ее внутреннее унижение росло. За это она еще сильнее презирала мать, а еще больше — себя. Когда мужчина вновь появился в их доме, она стиснула зубы, сдерживаясь, чтобы не сказать ни слова. Перед ее отъездом на учебу в Пекин мужчина решил с ней поговорить. Он сказал, что, глядя на то, как она растет, в душе всегда считал ее своей дочерью. Мать стояла рядом и сказала: «Сяобин, это все из доброты к тебе». Лу Сяобин, глядя на мать, сквозь зубы выплюнула слово за словом: «А не затем ли, чтобы переспать с тобой?» Она знала, что эти слова слишком бессердечны, но она хотела высказать именно их. Она с очерствевшим сердцем смотрела на боль уязвленной матери. Той словно отвесили пощечину, и она поверить не могла, что пощечину дала ее собственная дочь. Мужчина разгневался и бросился было проучить Лу Сяобин. Мать, как в ту ночь удержала Лу Сяобин, удержала и его.

В комнате было очень тихо, только неизвестно откуда доносилось гудение. Лу Сяобин ощутила на затылке пронзающий холод.

Ван Чэнь, расставив руки, опирался на стул, выражение его лица было непринужденным — история матери Лу Сяобин не показалась ему сколько-нибудь удивительной. «Вдова воспитывает ребенка, а кто-то помогает», — неважно, что у людей на шахте никакой культуры нет, когда языком чешут — правду говорят. Это ли не еще одно тому свидетельство? С другой стороны, он мысленно сказал себе: «Интеллигенты, мать их, тоже люди!» Он не знал, хорошие это слова или дурные, доброжелательные или злобные, но, глубоко-преглубоко вздохнув про себя, словно обрел новую жизнь, словно взбодрился духом и просветлел умом.

Он сжал руку Лу Сяобин и сказал: