Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

Ван Чэнь не стал отвечать, ушел в туалет и захлопнул за собой дверь.

Лу Сяобин лежала, вытянувшись, с пустой головой, словно внезапно потеряла память, словно утратила способность мыслить. Она с усилием хватала ртом холодный воздух, под ложечкой распухло и болело. Мысленно она непрерывно повторяла: «Лу Сяобин, это самое большое унижение за всю твою жизнь». С усилием приподнявшись с постели, она протянула руку, нащупывая одежду рядом с кроватью, но нигде не нашла, глянула на пол возле дивана и тоже не нашла, медленно спустилась с кровати и прошла мимо зеркала.

И вдруг замерла. В зеркале она увидела, что вся одежда на ней. Она простояла так несколько секунд, остолбенев, недоверчиво ощупывая себя. Каждая вещь была надета как подобает. Красная майка была по-прежнему заправлена в джинсы. На джинсах вместо молнии крепилось два ряда люверсов, через которые был продет длинный шнур, ныряющий справа налево и завязанный на талии в узел. Опустив голову, Лу Сяобин робко и внимательно проверила: это был двойной узел, который она завязала вчера собственными руками.

Лу Сяобин с облегчением выдохнула и соскользнула на пол. Она схватилась за грудь в запоздалом страхе, словно пуля просвистела мимо лба и она побывала на волосок от смерти.

Изначально они планировали съездить еще и в Бэйхай, но в тот же день после обеда улетели обратно в Пекин.

13

Ван Чэнь и Лу Сяобин все еще жили под одной крышей, все еще спали в одной кровати. Однако между ними воцарился пронизывающий холод.

Психологическое состояние Лу Сяобин из-за пережитого унижения ухудшалось с наступлением темноты, иногда она просыпалась среди ночи от удушья. Тогда она украдкой бросала взгляд на Ван Чэня, который спал беспробудным сном, да еще и ровненько посвистывал носом, как человек с совершенно чистой совестью. Все в ее душе смешалось от ненависти, грудь вздымалась и опускалась. В ее глазах Ван Чэнь был уродливым, отвратительным несостоявшимся насильником, которого следовало посадить за решетку. Она тяжело дышала, подумав о том, как ее плоть и кожа были близки к этому человеку, ее сокровенное место онемело, как будто внутрь пробралась жаба, доползла до груди, а потом втиснулась в легкие, отчего делалось так тошно, что хотелось извергнуть это все наружу. Будь у нее такая возможность, она вырвала бы эти органы, прополоскала в дезинфицирующем растворе и сушила бы под солнцем три дня кряду. От ненависти ей хотелось грязно выругаться, раскушенные ею на мельчайшие части словечки для вымещения злобы просачивались меж зубами, превращаясь в пузырьки слюны, которые она сплевывала.

Ван Чэнь целыми днями где-то пропадал, а возвращался с каменным лицом, на котором застыло упрямое выражение. В Лу Сяобин вновь просыпалась злость: ты знай себе ходишь развлекаться, а я, значит, не могу? Она тоже всеми силами старалась не оставаться дома. Но в конечном итоге идти ей было некуда, и она всегда понуро возвращалась. Тогда она попросту рисовала. Изобразила огромную кучу непонятных вещей. Чего она не ожидала, так это что в галерее, куда она передала свои работы, вдруг продадут целых две. Смеясь сквозь слезы, Лу Сяобин подумала, что пути этого мира неисповедимы, и события в нем происходят только поперек людей.

Такие дни летели быстро, и в мгновение прошел месяц. Лу Сяобин день ото дня все больше разочаровывалась и в конце концов совершенно охладела сердцем. Если раньше в ней теплилась искорка надежды, что в один прекрасный миг дело примет новый оборот и забрезжит свет в конце тоннеля, то сейчас никакой надежды не осталось, одно отчаяние. Но она крепилась и не издавала ни звука, обостренное самоуважение посрамленного неудачника подсказывало ей, что если она первой поднимет вопрос о расставании, это будет равносильно признанию поражения. Эта ни на чем не основанная мысль заставила Лу Сяобин превратить нынешнюю холодную войну в суровое испытание собственных волевых качеств.

Она поставила мольберт и только развела краски, как зазвонил телефон. Взяв его в руки, Лу Сяобин увидела более чем знакомый номер.

Ван Чэнь сидел в баре. Компания друзей вновь собралась вместе, каждый сообщил ему, как хорошо он выглядит и что жизненных сил в нем явно прибавилось по сравнению с холостыми деньками. Ван Чэнь сухо смеялся в ответ.

Усевшись, он поинтересовался, почему не пришел Ван Дун.

— А он днем всякой херней занят, а вечером у него занят хер, — ответил кто-то из присутствовавших. А затем на чудно́м диалекте, указав на себя, добавил: — А мне днем нефиг делать, а вечером фигам делать нечего.

Все покатились со смеху. Ван Чэнь тоже засмеялся, но лицо его горело, будто эти слова были произнесены специально для него, и от сказанного упомянутое место словно втянулось в живот. Когда смех сошел на нет, лицо Ван Чэня из красного постепенно стало свинцовым, а взгляд угрюмым. Он внезапно принял решение, что как только вернется домой, немедленно расстанется с Лу Сяобин.