Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

Под взглядом матери Лу Сяобин почувствовала себя глупо, оцепенела, не могла его выдержать, от него скручивались все внутренности. Застыв с открытым ртом, она поняла, что несет какую-то несусветную чушь. И вдруг у нее дыхание перехватило: она наконец-то осознала, что тот дьявольский голос озвучил ее сокровенные мысли, мысли, которыми стыдно поделиться с другими людьми. Если уйдет Ван Чэнь, то как же сбудутся ее мечты? Каким образом она даст матери обещанное? Тем, что у нее нет собственного пристанища, она ничего не добилась и за душой у нее ни гроша? Ей было стыдно до невозможности, обидно до немоты, тело сотрясала дрожь, а дьявольский голос хохотал над ней из пустоты. Он подавила подступивший к горлу плач, быстро ушла в туалет, открыла кран и начала тихо всхлипывать под журчание воды. Душа ее была полна горя, растерянности, безысходности. Она отжала махровое полотенце и вытерла лицо. Но когда вешала его обратно на проволоку, стоило ей разжать пальцы, проволока, словно у нее вдруг не осталось сил выдержать эту невообразимую тяжесть, оборвалась, вылетевший из стены гвоздь просвистел мимо и чуть было не оцарапал ей уголок глаза. Лу Сяобин успела уклониться. Полотенце последовало за проволокой, упав девушке на ноги. Глядя на торчащую перед носом проволоку, Лу Сяобин ощутила, как в сердце постепенно разгорается пожар, а на лице появляется решимость: если уж начал, то нужно доводить дело до конца. А потому она вырвала из стены и другой конец проволоки, после чего с ненавистью скрутила ее. Проволока в руке словно стала оружием, которое помогало с боем проложить себе кровавый путь из оцепления. Безвольную мягкотелость вытеснила отвага. Отвага появляется тогда, когда тебе больше некуда бежать, вот причина, по которой случаются восстания. Появившейся отваге необходимо верное поле для применения, иначе она превратится в авантюризм, а сама Лу Сяобин станет свирепым Чжан Фэем[89]. Мать права, чувства должны уступить место быту. Люди таковы, что внезапно открывают и узнают себя только в ситуациях жизненных кризисов. В этот момент Лу Сяобин по-настоящему осознала, что кроме как нарисовать несколько дрянных картин, которые невозможно продать, она ни на что не годится, она создала себе пасторальный мир, по сути совершенно бесплодную утопию. Можно быть надменной, но нужно иметь территорию для капризов, человека, который будет страховать ее там, внизу, станет основанием ее жизни, будет поддерживать и заботиться о ней. А ты, Лу Сяобин, если станешь капризничать, перед кем ты будешь капризничать, кто будет дожидаться твоей аудиенции? Высокая нравственность обернулась фиговым листком, прикрывающим ее нищую жизнь. Прикрывающим, но не способным прикрыть сто дыр и тысячи язв, полная разруха давно уже перестала быть секретом. Истина, которую она не понимала эти двадцать с лишним лет, наконец-то стала ей очевидна за какие-то мгновения. И хорошо еще, что не поздно. Ван Чэнь и правда был трамплином, стоявшим перед самым носом, ей нужно было запрыгнуть на него, чтобы попасть на определенный уровень жизни, а затем начать погоню за жизнью еще более высокого качества. Взгляд Лу Сяобин внезапно просветлел, как будто она полностью постигла суть происходящего и овладела всеми тайнами по обоим берегам жизненной реки. Она больше не желала смиренно ждать конца, а была полна решимости встретиться с жизнью лицом к лицу.

Скопировав интонацию Ван Чэня, Лу Сяобин произнесла:

— Высокая нравственность? С высокой нравственностью только в пропасть и дорога.

17

После этих выходных Ван Чэнь собирался расписаться с Лу Сяобин. Вечером пятницы он условился с друзьями пойти попеть, считай что устроил официальное прощание с холостой жизнью.

Лу Сяобин вместе с компанией пела, играла в «тигра-палку-курицу»[90], проигрывала и пила пиво. Какое-то время атмосфера была расслабленной и веселой. Распахнулась дверь, и вошли двое. Парень был тем, кто в прошлый раз сказал, что его фигам дела нет, звали его Лю Е. Девушку рядом с ним никто не знал. Вероятно, он недавно ее подцепил.

Они уселись вместе со всеми. Ван Дун пил больше всех и постепенно стал забываться. Вероятно, кто-то передал ему слова Лю Е о том, что по вечерам его хер занят, и сегодня он захотел занять чем-нибудь самого Лю Е. Стоило ему начать, сидящие рядом дружно взялись подзуживать, говоря: «Займись, займись, непременно нужно заняться». Ван Дун достал из кармана кошелек, открыл, покопался в нем, вынул что-то и зажал в кулаке. Выставив кулак под нос Лю Е, он велел ему взять вещь. Лю Е не брал.

— Ты мужик или нет? — заплетающимся языком вопросил Ван Дун. — Братан тебе как лучше хочет.

— Твою же мать, — сквозь смех выругался Лю Е, — себе оставь.

Ван Дун переместил кулак к глазам девушки со словами:

— Сестренка, бери, братец тебе правда как лучше хочет.

Девушке как будто была знакома забава, которую они затеяли, она непринужденно засмеялась, отпихнула его руку и вгрызлась в мочку уха Лю Е.

Все за столом, кроме Лу Сяобин, знали, что у Ван Дуна в руке. Они хлопали его по плечу со словами: