Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

Объявив о своем решении, мать застыла на месте с палочками и чашкой в руках, наверное, ждала какого-то ответа. Но за столом будто и не слышали ее слов, все были заняты едой и разговорами о том, кто в деревне какой дом строит и кто какую технику купил. Тут племянник громко пукнул, младшая невестка смерила его брезгливым взглядом, который не ускользнул от старшей невестки, матери племянника. Эта склочница давно хотела с нами разъехаться, а тут совсем обозлилась: не обращая внимания на свекра, отшвырнула палочки, подхватила сына на руки и вышла из-за стола. Мой старший брат был из подкаблучников, тоже отставил чашку и палочки, но отец, дернув шеей, гаркнул: «Куда?» Он считал, что плясать под женину дудку так же гадко, как семью на весь мир позорить. Брат вернулся за стол, но то и дело поглядывал на дверь. Наконец уставился на мать:

— Пошла бы да посмотрела, что там.

Я заметила, что материна рука с чашкой дрогнула, но сама она не двинулась с места.

Теперь-то домочадцы заметили мать. Но я ручаюсь, что ее первые слова все пропустили мимо ушей.

Отец вспылил:

— Никак померла? Поди глянь, что там.

Мать только шевельнула губами и ушла на кухню. Больше она к нам не вышла. Тем вечером на столе царил настоящий бардак: всюду валялись грязные палочки, чашки и блюдца. Отцу было не с руки устраивать скандал при невестках, и он ходил по дому чернее тучи, уверенный, что в мать вселился бес. В конце концов мне пришлось убирать со стола вместо нее. И всю ночь из-за стены, где была комната матери, слышался шорох, словно она до самого утра что-то ворочала и перебирала.

Спозаранку мать ушла и целый день не возвращалась, а дома все встало с ног на голову. Пол никто не подмел, свиньи, куры, утки и собаки остались некормлеными, ни о завтраке, ни об обеде никто не позаботился, а невестки похватали своих детей и разошлись по родителям. Семья наша затрещала по швам. Отец словно с цепи сорвался, пинками раскидал все лавки и табуретки в доме. Никто не знал, куда подевалась мать. Казалось, она и на улицу-то никогда не выходила: стоило окликнуть из любой комнаты, и она вырастала перед нами с покорным и немного испуганным лицом, держа в руках то, зачем ее звали.

Увидав, какой переполох творится у нас дома, соседка, тетушка Юй, объявила: «Мама ваша на Бамбуковом острове, землю рыхлит!» Ни отец, ни мы с братьями не могли взять в толк: зачем матери вздумалось там что-то рыхлить? Отца словно лихорадило. Он погнал нас к Бамбуковому острову, по дороге даже побледнев от злости. Ясно было, что матери несдобровать, но мы за нее почти не беспокоились: и я, и братья выросли под ее тихий плач и давно к нему привыкли. До чего же страшная сила — привычка!

Тут надо бы рассказать про нашу деревню. С четырех сторон ее окружает вода: река под названием Юцзян течет-течет и вдруг ровно посередине разделяется на два рукава; рукава эти огибают кусок плодородной земли на тысячу дворов, а потом снова сливаются в одну реку. На этой-то земле и стоит наша деревня. С большого моста через Юцзян она кажется заплаткой на речном русле. Конечно же, мост стоит выше реки и деревни, но однажды случилось большое наводнение, и Юцзян так разлилась, что переправа ушла под воду, а деревня нисколько не пострадала, только перечные грядки по берегам немного подтопило. По словам ученых, наша деревня расположена на плавучем острове, и когда уровень воды в реке повышается, остров, словно лодка, поднимается вместе с водой — как бы река ни разливалась, деревню нашу она не потопит. Сельчане не больно-то верят ученым, ведь если так, получается, будто наша деревня плавает по воде все равно что тыква-горлянка. Такую любым штормом унесет, не говоря уж о наводнении. Несусветный вздор! Что бы там ученые ни говорили, никому из деревенских не приходила мысль уехать с этой опасной земли, качавшейся на водах Юцзян. Бамбуковый остров появился так же, как и деревня, только он был намного меньше: всей земли два-три му[104], и та галькой усыпана, а Бамбуковым остров прозвали из-за росших на нем крепких деревьев. От деревни до острова было рукой подать: в сухой сезон взрослые могли перейти на другой берег вброд, вода и до пояса не доходила. А летом, в разлив, переправлялись на бамбуковом плоту. С тех пор, как я себя помню, Бамбуковый остров принадлежал нашей семье, но как это получилось, я не знаю. Наверное, никому из деревенских просто дела не было до этого клочка песка вперемешку с галькой. А галька на Бамбуковом острове была чудо как красива: попадались даже разноцветные голыши, омытые рекой до гладкого блеска. На Бамбуковом острове стояла деревянная хижина, ее построили отец с братьями. Раньше наша семья много лет разводила на острове уток, и ту хижину мы прозвали утиной сторожкой. К тому времени птиц мы давно не держали и грядок на Бамбуковом острове не разбивали. Отцу с братьями теперь было не до острова: они взяли в наем пару сотен му земли на косогорах за деревней и засадили их лекарственной травой под названием яшэдань, дело это оказалось прибыльным.