Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

Отец не шутил. Он всю жизнь был таким — упрямым и своенравным, не отступавшим от своих планов. Мама дала ему добро. И он стал готовиться к прощанию с нами. Папа велел мне сложить его личные вещи, письма, записную книжку и составленное им в тюрьме покаянное письмо. В нем старик не забыл упомянуть о своих заслугах и достижениях, о том, как в девятнадцать лет присоединился к революции, как три года партизанил и возглавлял «Красный казацко-кавалерийский полк», как сражался в Хуайхайской битве[102], во время которой был тяжело ранен, как руководил работами по строительству Чжилюской железной дороги[103], как сохранял порядок в двух городах, которыми руководил… При этом он всего лишь мимоходом коснулся своих ошибок, как будто в свете его свершений они вовсе не заслуживали упоминания. Он велел мне собрать вещи в узел и сжечь. Потом вытащил из кармана пальто его с мамой свадебное фото. Снимок был пожелтевшим, порванным, с нечетким изображением. «Фотографию тоже спали», — махнул рукой отец.

Когда я выполнил все его поручения, уже наступили сумерки. Я вывел клячу из конюшни. Папа, поддерживаемый матерью, вышел из дома и направился к железной дороге. Путь по ухабистой тропинке казался долгим и утомительным. Высокая трава и кусты почти полностью скрывали родителей. Я с конем раньше их достиг железнодорожного полотна и ждал. Мое сердце стучало от жуткого волнения, потому что поезд уже вот-вот должен был прибыть, а мы еще не были готовы.

Отец с трудом вскарабкался на насыпь. Дрожа, он подошел к коню и стал беспомощно осматривать животное, казавшееся в сравнении с ним огромным. Он попробовал взобраться ему на спину, но ничего не вышло. Совместными усилиями мы с матерью взгромоздили его на коня, но у папы не было сил, чтобы сидеть твердо и держать поводья. Он покачивался и рисковал в любой момент свалиться. Матери ничего не оставалось, как держать его за ноги.

— Вот что, — скомандовал отец, прижавшись к лошадиной холке. — Привяжите меня!

Мы сделали, как он просил: крепко-накрепко привязали его к коню, превратив их в единое целое, — и были уверены, что старик уж точно не свалится. Конь тоже был готов по первому зову ринуться вскачь. Вдруг дорога задрожала, издалека донесся гудок локомотива, с грохотом и свистом приближался поезд.

— Прощайте! — сказал папа, сдержанный и вместе с тем полный внутренней уверенности. — Наконец завершится мой путь.

Поезд стремительно летел: казалось, он несся быстрее обычного. Отец освободил руки и принялся изо всех сил лупить коня:

— Но! Чертов конь! Скачи быстрей!

Конь помчался по тропинке вдоль дороги как сумасшедший, будто состязаясь с составом. Мы были довольны его скоростью, но боялись, что он вот-вот свалится от усталости.

Отец помахал нам рукой.

Я тоже помахал ему. Неожиданно мать бросилась за ним со всех ног. Не имея времени на раздумья, я тоже побежал следом.

Скакун держал скорость из последних сил. Он так рвался к победе, что ничуть не отставал от поезда, а перед тоннелем даже оставил позади целых три вагона. Это заслуживало восхищения!

Конь, отец и поезд одновременно влетели в длинный темный тоннель.

Я понятия не имел, что может быть там, в конце тоннеля, и не представлял себе, куда подевался папа.

Но я знал наверняка, что на следующий день поезд вернется, а отец — уже никогда.

24 июля 2011 года

Тао Лицюнь

Материн остров

(Пер. А. А. Перловой)

В пятьдесят лет мать объявила:

— Поживу немного отдельно.

Вот все, что она сказала, четко и ясно. Почему ей вздумалось пожить отдельно, где она собирается жить, мать не сказала, и это было совсем на нее не похоже. Я не могла припомнить, чтобы мать хоть однажды сама выбрала, что ей делать; она была как вещь, принадлежавшая каждому из нас, но только не самой себе. Наверное, втайне мы так и считали: и отец, и трое моих старших братьев, и я сама, — и такая жизнь казалась нам привычной: матери словно самим Небом было назначено служить мужу и детям, и она ни на минуту не прекращала исполнять эту роль. О своем решении мать сообщила во время ужина. За большим обеденным столом нас было девять: отец, трое братьев, две невестки, племянник с племянницей и я. Если вместе с матерью, то десять. Но… Как объяснить? Пожалуй, с тех самых пор, как я себя помню, мать никогда не ела с нами. Кто-нибудь все время гнал ее на кухню то за ложкой, то за перцем, то за соевым соусом, то за уксусом, и так без конца. Поэтому матери ни разу не удалось спокойно поесть, она поминутно бегала между кухней и столовой, а потом и вовсе перестала садиться за общий стол.