Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

— Тетушка Юй передала. Меня отец послал, проведать. — Я сухо объясняла, зачем пришла, ожидая, что мать по крайней мере побеспокоится из-за моих сырых штанин, но она молчала. Когда мать открыла ящичек, ее худое лицо на миг будто посветлело, а меня кольнула совесть: наверное, надо было взять для нее что-то из дома, пусть она ничего и не просит, хоть бутылку сурепного масла…

Мать разбила на острове две большие грядки, на целый му. Из влажной земли пробивались нежные желтые ростки, наверное, капусты. Еще мать срубила пару бамбуковых деревьев и соорудила позади хижины загон для птицы, там пушистые утята с озябшим видом жались друг к другу. Мать сказала, что утят у нее ровно сотня. Я глядела на грядки и на утят и понимала, что она нескоро к нам вернется. Следом за матерью я зашла в хижину, прибранную так же чисто, как бывало у нас дома. Всюду стояли старые, знакомые вещи. На дрова для стряпни мать пускала топляк, который собирала на отмели; у очага из больших валунов лежала аккуратная поленница. У нас на кухне даже плита была облицована кафелем, и готовили мы без хлопот, на газе. Но казалось, хозяйка вовсе не замечает, до чего же убога ее хижина, и судя по тому, в каком порядке содержался старый скарб, жилось матери куда лучше, чем я представляла. Она выложила колобки тетушки Юй в щербатую миску и поставила ящичек на скамейку рядом со мной, но не дала его мне в руки и не предложила угоститься. Я чувствовала, что между нами нет той непринужденной близости, которая должна быть у матери и дочери; раньше, дома, я никогда этого не замечала. Кажется, с тех пор, как я выросла, мы никогда вот так с ней и не сидели — тихо, рядышком. А про братьев и говорить нечего.

— Сколько ты намерена здесь жить? — спросила я мать. После разлуки мне стало будто неловко звать ее мамой, хотя дома я никогда не стеснялась этого слова. И, точно маленький сердитый ежик, я колола мать своим вопросом.

Она снова вытерла руки о нарукавники, взглянула на меня и ответила:

— Здесь хорошо.

— Ты домой не собираешься? — Во мне шевельнулся гнев.

Мать молчала. Я почувствовала, что мы с ней совсем чужие, я никогда не знала, что у нее на душе.

— Братья не бывают дома, жены их разошлись по родителям, отец злой как черт. Я каждый день ему готовлю, хожу за птицей, — гневно отчитывала я мать.

Она тихо сидела против меня с таким бесстрастным лицом, словно мои слова вовсе ее не касаются. Хотя так оно и было, ведь дома все и всегда решалось без нее. Что она могла поделать?

Я снова заговорила:

— В деревне думают, что мы тебя выгнали.

По ее лицу скользнуло беспокойство:

— Нет, я сама ушла.

— Никто не верит, — отрезала я. — Дома все было в порядке, но с нами тебе не жилось, сбежала на этот проклятый остров!

Едва разжав губы, мать проронила:

— Угу.

Вот и все, сказала и тут же опустила голову; понятия не имею, что это значило. Она была так безмятежна, что я поняла: разговор у нас не сложится, я скоро не выдержу и закричу. Я вышла из хижины. Яркий свет, отразившись в реке, ударил в глаза, я отпрянула назад и чуть не наступила на старую кошку, которая все это время сидела у дверей и внимательно слушала разговор. Мне захотелось посмотреть на грядки, недавно мать вскопала новый участок на отмели.

— Что здесь посадишь? — спросила я, поднимая с земли мотыгу.

Мне казалось, что тех двух грядок со всходами уже должно быть довольно, урожая с них хватит матери на целый год. Я опасалась, что если она всю землю на острове вскопает и засадит овощами, то останется тут навсегда; для нашей семьи это стало бы и страшно, и нелепо.

Вместо ответа мать протянула мне пустой ящичек из-под колобков. На секунду я лишилась дара речи, а потом вспылила:

— Чертова старуха, прогоняешь меня? — Вырвала ящичек у нее из рук, отшвырнула мотыгу. — Я уйду, а ты сиди на своем острове и не возвращайся! Здесь и помирай! — Мой крик был полон злости.

Я не думала, что поступаю дурно, почти все дети в нашей деревне вот так бранили своих матерей, дерзили им. Кипя от возмущения, я зашагала к реке, на берегу даже штанины не стала закатывать, так и пошла в воду.

— Сяояо, Сяояо, садись на плот, — позвала мать.

Слышно было, как она развязывает веревку, как гребет позади меня на плоту, но я, не оглядываясь, брела к тому берегу, где стояла наша деревня. Мать быстро меня нагнала, но я и не подумала залезать к ней, слишком была сердита.

— Сяояо, забирайся скорее, — растерянно звала мать, а я будто и не слышала, знай себе рассекала воду: хуа-ла, хуа-ла!