Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

— Старая дура, еще и кобенится, — пробормотал отец. Мы с братьями растерянно стояли на берегу, отец махнул нам и сердито бросил: — Домой! Пусть сама позорится.

Тем утром я помогла матери спустить корзины с плота на берег, дальше она донесла их на шесте до пристани, села на паром и переправилась на большую землю. Корзины были претяжелые, но мать наверняка выручила за них всего несколько монет.

С тех двух грядок мать чуть ли не через день собирала пару корзин на продажу. Иногда я приходила на остров помогать, мыла овощи, раскладывала их по корзинам. Отец посчитал, что мать ездила с овощами на рынок шестнадцать раз, не знаю, откуда он это взял. Нам с братьями хотелось, чтобы мать поскорее сняла с грядок весь урожай: может, тогда-то она и вернется домой. Овощи понемногу вызревали, но оставались еще утки: неугомонная стая резвилась в реке, расплываясь в разные стороны, словно стебли в камышовом веере; нам издалека было слышно их довольное кряканье.

Однажды ночью разбушевалась гроза. Тьму за окном то и дело разрезали быстрые яркие молнии, вспышку догонял резкий треск грома, на улице вдруг становилось светло, будто сейчас не ночь, а день, и я видела, как за окном все трепещет на ураганном ветру. Хлынул ливень, было слышно только, как бушует непогода, и одни эти звуки нагоняли страх. Отец включил свет во всем доме и забарабанил в мою дверь:

— Спит в такой час! Вот же сукина дочь! — ревел он.

Я открыла: отец был полностью одет, даже резиновые сапоги не забыл.

— Что такое? Уже и поспать нельзя? — буркнула я себе под нос.

— Спать в такую грозу? Вода поднялась! Там сто лет никто не жил, разве крыша выдержит? Скорее звони братьям! — перескакивая с одного на другое, напустился на меня отец.

— Ночь на дворе, да еще гроза, как они переправятся? Братья не приедут, — сказала я. — А если и приедут, что они могут сделать?

Я тоже разозлилась: отец не иначе как свихнулся.

— Бестолочь! Сказано тебе звонить, так звони! — Он скрежетал зубами от гнева.

Я вернулась к себе, оделась и вышла в гостиную. Отец тем временем достал все зонты и дождевики, которые только были в доме, и ждал меня с пятью зонтами наготове, разыскал даже детский солнечный зонтик моего племянника, размером не больше крышки от кастрюли. Под пристальным отцовским взглядом я набрала номер старшего брата. Он взял трубку, и из телефона раздался пугающе громкий треск, а за окном в тот же миг полыхнуло белым. Наверное, брат был где-то совсем близко: на том конце тоже слышался шум дождя и перекаты грома.

— Сяояо, мы у переправы, но на ваш берег никак не попасть, паром не ходит. Этот каторжник Гуан нас ни за что не повезет, — гроза, опасно. Как вы там? — кричал из трубки брат.

— Мы с папой дома, — выкрикнула я в телефон.

Наверное, отец догадался, в чем дело, накинул дождевик и зло выругался:

— Сукины дети! Ни на кого надежды нет.

Как будто это мы с братьями виноваты во всем, что приключилось дома!

Застегнув дождевик, отец поспешил к дверям. Молнии за окном поминутно резали темноту. Я положила трубку и бросилась за ним.

— Братья приехали к парому, скоро дядюшка Гуан их переправит. Они дадут ему хорошую цену, но придется немного подождать, — соврала я, белые всполохи за окном не на шутку меня испугали. Отец оглянулся, недоверчиво посмотрел на меня.

— С чего мне тебя обманывать? Не веришь — сам у них спроси!

Я знала, что он не будет звонить братьям. Нужно было задержать его ненадолго: как знать, вдруг гроза вот-вот пойдет на убыль? Отец вернулся в гостиную, не снимая дождевик, сел за стол. А буря и не думала стихать, снова и снова сверкали молнии, грохотал гром.

Мы с отцом молча сидели в гостиной. Каждый из нас понимал, что тревожит другого, но оба избегали говорить об этой тревоге, она словно превратилась в глухую боль, которую мы с ним делили. Неподвижная поза и широкий черный дождевик делали отца похожим на одно из тех чучел, что осенью отпугивают воробьев на заливных полях. Казалось, на него обрушилось большое несчастье, я никогда не видела его таким жалким. Он чутко прислушивался к грозе за окном, но я знала: гудка братова пикапа мы не услышим, разве только случится чудо. Мы просидели так минут сорок; теряя терпение, отец то и дело посматривал на меня. Я не знала, как его утешить. На сердце было горько, но к горечи примешивалось и торжество: я была уверена, что это он виноват во всех напастях, которые обрушились на нашу семью. Буря не стихала, и в конце концов терпение отца лопнуло. Он вскочил и в ярости зашагал к дверям: наверное, понял, что я ему соврала. Когда он распахнул входную дверь, из темноты вдруг вырвался яркий свет фар, он несся на нас, озаряя плотную завесу дождя. Даже не знаю, сколько братья выложили дядюшке Гуану, чтобы переправиться с большой земли.