Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

Отец повел нас к берегу, братья шагали по бокам, каждый держал по фонарику. Мы шли сквозь грозу, то и дело грохотал гром. В ту ночь в деревне не горел ни один огонь, и даже собаки притихли. До берега было еще далеко, но уже был слышен страшный рев разбушевавшейся реки. Не говоря ни слова, мы дружно прибавили шаг. У насыпи шум водоворота заглушал звуки грозы; фонари братьев освещали струи дождя, пологом повисшие вокруг, но на месте Бамбукового острова мы видели только непроглядную тьму. Вода в реке быстро поднималась и уже затопила немало грядок на нашем берегу. Теперь казалось, что деревню от Бамбукового острова отделяет целая пропасть воды.

— Выключайте фонари, выключайте! — орал нам отец.

Братья погасили фонарики, и мы старательно вглядывались туда, где лежал остров, надеясь, что в темноте увидим свет в окошке хижины. Ничего мы не разглядели. Всполох очередной молнии на миг озарил одинокую хижину среди ливня, казалось, она так далеко от нас, и остров теперь будто уменьшился, было похоже, что его вот-вот снесет быстрым течением. Наши сердца обливались кровью.

— Кричите! Что, языки отнялись? — проорал отец.

Братья снова включили фонари, мы подступили к ревущей реке еще ближе.

— Ма-ма!..

— Ма-ма!..

— Ма-ма!..

— Ма-ма!..

Охрипшими голосами мы снова и снова звали мать. Мы не знали, долетят ли наши крики сквозь шум реки и дождя, услышат ли их в хижине на том берегу. Мы кричали, кричали, и вдруг братья дружно умолкли, наверное, поняли, что, как ни кричи, — все впустую. Глядя на яростно ревущую под ногами реку, я едва не разрыдалась, толкнула отца:

— Старый дурень, это ты во всем виноват, ты прогнал маму на остров! Лучше бы сам туда ушел! Пусть бы тебя смыло рекой, старый болван! Чтоб ты сдох!..

Застыв, как камень, отец глядел на клокочущую воду. Не знаю, о чем он думал. В темноте старший брат попытался оттащить меня в сторону, я стряхнула с себя его руку и обрушилась на парней:

— Растяпы, придурки, трусы! Стойте и смотрите, как маму уносит вода! А я пойду ее искать…

Я наконец разрыдалась, ноги уже понесли меня в бурлящую, словно кипяток, воду. Никогда еще мать не была мне так дорога. Братья крепко вцепились в меня и не пускали дальше.

— Сяояо, Сяояо, ну-ка, смотри, у мамы свет загорелся, смотри скорее! — крикнул средний брат.

Я тотчас умолкла и перестала вырываться, вытаращила глаза и с ненавистью уставилась на Бамбуковый остров. Если брат обманул, я церемониться не стану: возьму и сброшу его в эту чертову реку. Не спуская глаз с Бамбукового острова, мы кричали:

— Ма-ма!..

— Ма-ма!..

— Ма-ма!..

— Ма-ма!..

И правда, из окна хижины брезжил свет, почти не видный в густой пелене дождя. Заметив этот слабый огонек, мы едва с ума не сошли от счастья.

— Ма-ма!..

— Ма-ма!..

— Ма-ма!..

— Ма-ма!..

Мы кричали и сигналили матери фонарями. Огонек на острове стал ярче, наверное, она зажгла еще несколько свечей. Мы не знали, почему мать зажгла свет: услышала наш зов, или в хижине протекла крыша, или решила посмотреть, целы ли ее спесивые утки. Не важно, ведь теперь мы поняли, что мать невредима, и этого было довольно.

Мы еще долго стояли на берегу, промокнув до нитки. Буря пошла на убыль, и горошинка света на Бамбуковом острове засияла ярче, она горела, не гасла. Наверное, мать услышала, как мы зовем ее, и светила нам из окна. Мы напряженно, жадно вглядывались в тот огонек, и никто не предлагал вернуться домой. Когда гроза почти стихла, отец собрался уходить: наверное, от холода и сырости ему стало невмоготу, да и волноваться теперь было не о чем. Он скомандовал нам:

— Домой!

Голос у отца чуть заметно дрожал, но звучал спокойно. Под утихающим дождем мы зашагали прочь от проклятой реки.

Когда мы вернулись домой, непогода почти улеглась. Утром я проснулась, в окно бил яркий солнечный свет, и только сырая одежда, сваленная на стуле в углу, напоминала о страшной ночной грозе. Я тут же подумала о матери, оделась и вышла из комнаты. Братья уже встали. На самом деле мы толком и не спали — так, прилегли на пару часов. Парни курили, сидя за столом в гостиной. Я проворчала:

— Опять расселись и ждут, когда я приготовлю. Я вам не нянька.

— Папа варит лапшу, — сказал старший брат, скосив глаза на кухонную дверь.

Я так и застыла на месте. Тут отец крикнул из кухни:

— Идите есть! Или ждете, что я вам на стол подам?

— А мог бы и подать, мама всегда так делала, — крикнула я в ответ.

Отец вышел из кухни, вид у него был — и смех и грех: чтобы сварить кастрюльку лапши на газовой плите, он и фартук надел, и нарукавники, а на ноги нацепил прозрачные пластиковые галоши, в которых мама убирала за свиньями. Видно, кухня казалась ему очень опасным местом.

— Я вам не мама. Ваша клятая мама теперь на этом чумном острове, — сердито ответил отец. К нему стало возвращаться обычное настроение, словно он начисто позабыл, каким жалким был вчера ночью. Мы растерянно переглядывались, не понимая, почему отец никак не успокоится.