Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

В хижине все было как раньше: и одежда матери осталась нетронута, и кошка посапывала, свернувшись клубочком в ногах постели, на полу у кровати стояла кошкина миска, доверху наполненная едой, рядом лежали кусочки мяса. Все оставалось на месте, кроме самой матери.

— Мама, наверное, поехала на рынок, — предположил старший брат, но отец ничего на это не ответил, велел нам с братьями возвращаться домой, а сам остался на острове ждать маму.

С того дня отец безотлучно живет на Бамбуковом острове. Он, как и мать когда-то, разводит там уток, выращивает овощи, я часто приезжаю к нему на плоту: то рис привожу, то масло, — но ему почти ничего не нужно. И до того, что происходит дома, ему дела нет.

Тем утром мать ушла с Бамбукового острова и больше не возвращалась. Кто-то в деревне говорил, будто видел, как она садилась на паром, но пассажиры того парома уверены, что матери с ними не было. Братья собирались поехать на поиски, раз за разом выспрашивали у отца, где жила мать до замужества, старший брат даже велел нам встать перед отцом на колени, но тот как воды в рот набрал. Он уложил всю одежду, которую оставила мать, в деревянный сундук и убрал его под кровать в хижине. Каждый год после сезона дождей он достает ее вещи и раскладывает на солнце, словно мать отправилась в дальний путь, но со дня на день должна вернуться.

2015 год

Ли Юэжэ

Черный буйволенок

(Пер. И. А. Егорова)

Люблю смотреть на солнце со дна реки.

Наберешь полную грудь воздуха, нырнешь и, обняв валун на дне, смотришь на небо.

Полотном голубого шелка оно мягко колышется перед глазами, а солнце через воду уже не сверкает, а приятно поблескивает, как светильник во сне. Хочется задремать под светом этого светильника, но это никак не возможно, потому что скоро дышать будет нечем, воздух заканчивается, грудь вот-вот разорвется. Я выскакиваю на поверхность, как рыбка, которая ищет спасения от погони в другом мире, и глаза болят от яркого света.

Но это ощущение длится лишь мгновение. Чуть отошел от реки, и все исчезло: и колыхание голубого шелка, и светильник во сне, и спасающаяся от погони рыбка.

Гораздо чаще я колочу по мешку с песком, который висит у нас на работе, на стоящем во дворе персиковом дереве. Мой приятель Вэй Цзян сказал, что если лупить по этому мешку сто дней без перерыва, то потом кулаками можно сокрушить что угодно. Пятьдесят дней уже бью, остается еще пятьдесят. После пятидесяти дней ударов рукам нравилось по делу и без дела раскачиваться перед грудью, казалось, они готовы в любой момент опуститься на появившееся перед глазами. «Что у тебя с руками?» — интересовались наши пожилые работники. «Ничего, — отвечал я, — им так удобнее».

Ну а сейчас начну рассказ об одном незабываемом событии.

Начну с того, как ругался Вэй Цзян.

В тот день он лежал на койке в деревенском здравпункте и ругал женщину по имени Лань Юэцзяо. Правая нога забинтована, на левой руке капельница с глюкозой и пенициллином, а он знай поливает Лань Юэцзяо бранью. Ругался без остановки, выдохся уже, но даже врачам не удавалось остановить его.

Накануне вечером Вэй Цзян вместе с еще несколькими членами рабочей группы отправился к дому Лань Юэцзяо, чтобы привести ее на стерилизацию. Но стоило им, после четырехчасового пути по горной дороге, приблизиться к ней, как она сбежала, а успевшего схватить ее за пояс Вэй Цзяна столкнула с горного склона, в результате чего он со сломанной ногой оказался на холодной койке деревенского здравпункта.

— За одно то, что ее приходится отлавливать, да еще не раз, нужно без наркоза стерилизовать! — бушевал Вэй Цзян. — Обидно, что сам не могу участвовать в операции.

Как его приятель, я тоже негодовал на Лань Юэцзяо: убегаешь так убегай, зачем человека сталкивать? Ты замужем, четверых детей родила, все прелести супружеской жизни познала досконально, а Вэй Цзян даже не представляет, что такое женщина. Какая ужасная несправедливость с этой точки зрения! Вот ведь дрянь какая эта Лань Юэцзяо!

Я не знал, как утешить Вэй Цзяна, оставалось лишь ругаться вслед за ним: он выругается, и я ругнусь, он загнет словечко, и я не отстаю, — так и сыпали ругательствами довольно долго. Со стороны казалось, что мы переругиваемся между собой, и разносившие лекарства медсестры покатывались со смеху.

Потом я понял, что не стоит вместе с ним ругать Лань Юэцзяо. Вэй Цзян мой хороший приятель, у него нога сломана, недостойное это занятие — лишь подпевать в ругательствах, нужно для него что-то сделать.

И, сжав зубы, вступил в рабочую группу.

Я решил сам поймать Лань Юэцзяо, завершить дело, начатое Вэй Цзяном.

Сел на свой старенький скрипучий велосипед, поехал в рабочую группу и на первой же встрече заговорил о своем желании поймать Лань Юэцзяо. Но, даже не дослушав меня, все рассмеялись. Громче всех хохотал Лао Чжан — его смех походил на кашель.