Жизнь двенадцати цезарей

Он чрезвычайно усердно занимался и другими, самыми разнообразными искусствами. Так, он выступал в роли гладиатора, кучера, затем певца, танцора, бился на железных рапирах[298], участвовал в скачках на многих аренах. Он так любил петь и танцевать, что даже при публичных представлениях не мог удержаться от желания подтянуть декламировавшему драматическому актеру или открыто повторить жест комического актера, в похвалу ему или в порицание. Вероятно, и на день своей смерти он назначил ночной праздник для того только, чтобы, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, выступить впервые на сцену. Иногда он танцевал даже ночью. Однажды он пригласил трех бывших консулов поздно ночью во дворец. Они были вне себя от ужаса; но он усадил их на эстраду и затем начал, сверх ожидания, танцевать, в палле и тунике

[299], под громкую музыку флейт и ножных скамеек[300]

. Протанцевав кантик[301], он ушел. И, несмотря на свои блестящие способности в остальном, он не умел плавать!

Своим любимцам он покровительствовал до смешного. Пантомима Мнестра он целовал даже в театре. Если кто-либо, в то время как он танцевал, производил хотя бы легкий шум, император приказывал притащить его к себе и собственноручно начинал бить его. Один римский всадник шумел во время представления. Калигула приказал передать через центуриона, чтобы он немедленно отправился в Остию и отвез в Мавританию царю Птолемею его письмо. Содержание письма было следующее: «Посланному сюда мной не делай ничего ни хорошего, ни дурного». Нескольких фракийцев Калигула сделал начальниками своих германских телохранителей, зато отнял некоторые предметы вооружения у мирмилонов. Одному из них, Колумбу, победителю, хотя и легко раненному, он влил в рану яд, который с тех пор стал называться «Колумбовым». Так, по крайней мере, назван им этот яд в найденном у него списке ядов. Он чувствовал такую горячую любовь к цирковой партии «зеленых», что постоянно ужинал у них в конюшне и ночевал. Кучеру Евтиху он подарил за одной попойкой два миллиона сестерциев на гостинцы. Желая, чтобы его коня, Инцитата, не беспокоили накануне игр, он обыкновенно посылал солдат к соседям с приказанием не шуметь. Кроме мраморной конюшни и стойла из слоновой кости, кроме пурпуровой попоны и ожерелья из драгоценных камней, он даже выстроил ему отдельный дворец и дал штат прислуги и обстановку, чтобы можно было блестяще принимать гостей, приглашаемых от его имени! Говорят даже, он хотел сделать его консулом.

У очень многих хватало решимости покончить с бешеным зверем; но два заговора были открыты, а другие медлили, выжидая случая… Тогда двое сговорились между собой и исполнили свое намерение, не без ведома самых влиятельных из отпущенников и префектов преторианцев. На последних донесли, хотя и ложно, что они принимали участие в одном из заговоров, тем не менее они чувствовали, что в немилости и что император враждебно настроен в отношении их. Он тотчас отвел их в сторону и возбудил против них сильную ненависть — обнажив меч, стал уверять их, что охотно умрет, если и в их глазах он достоин смерти… С тех пор он не переставал сеять между ними взаимные подозрения и всех их натравливать друг на друга.

Когда они порешили напасть на него в полдень, во время Палатинских игр, при выходе его из театра, один из трибунов преторианской когорты, Кассий Херея, потребовал, чтобы первую роль дали ему. Гай любил всячески издеваться над ним, уже стариком, и называл его неженкой и бабником. Когда он просил пароля, император то давал, в качестве пароля, слова «Приап» или «Венера», то, когда Херея благодарил его за что-либо, протягивал ему руку для поцелуя, но придавал ей неприличную форму и двигал ее таким же образом.