Жизнь двенадцати цезарей

Его нельзя было назвать здоровым ни физически, ни душевно. Мальчиком он страдал падучей, а молодым человеком, несмотря на свою выносливость, от неожиданной слабости иногда едва мог ходить, стоять, двигаться или держаться прямо. Он сам сознавал свое умственное убожество и часто думал об уединении, чтобы дать отдых мозгу. Говорят, жена его, Цезония, дала ему любовный напиток, однако ж, он вместо того привел его к сумасшествию. Более всего возбуждающе действовала на него бессонница, — ночью он спал только три часа, но и за это время его сон был беспокойный. Его пугали чудища, созданные его фантазией. Так, однажды ему показалось, будто он разговаривает с морским чудовищем. И вот он большую часть ночи, соскучившись лежать без сна, проводил то сидя на кровати, то расхаживая бесцельно по длинным портикам и не переставая звать и с нетерпением ожидать наступление дня…

Не без основания мог бы я объяснить умственным расстройством и его недостатки, прямо противоположные друг другу, — его страшную самоуверенность и в то же время чрезвычайную трусливость. Человек, обыкновенно с таким презрением относившийся к богам, зажмуривал глаза и кутал голову при самом слабом ударе грома и блеске молнии, когда же гром и молния усиливались, вскакивал с тюфяка и забивался под постель! Во время своего путешествия по Сицилии он сильно смеялся над местными чудесами — и вдруг бежал ночью из Мессаны, испугавшись дыма и грохота на вершине Этны! Посылая страшные угрозы германцам, он, переправившись чрез Рейн, ехал в колеснице, в тесном месте, окруженный солдатами, которые шли густыми рядами. Вдруг кто-то сказал, что может произойти страшная суматоха, если покажется неприятель… Калигула тотчас вскочил на лошадь и поскакал к мостам. Оказалось, что они были загромождены погонщиками и обозом, и в нетерпении император приказал на руках перенести себя, по понтонам людей, на другой берег! Получив затем известие о восстании в Германии, он стал готовиться к бегству и держал наготове флот, который должен был помогать его бегству. Он утешался одним — что у него, конечно, останутся владения за морями, если победители овладеют Альпийскими горами, как кимбры, или даже столицей, как некогда сеноны! Вот почему, мне кажется, и его убийцам пришла впоследствии в голову мысль распустить среди взбунтовавшихся солдат выдумку, будто он сам наложил на себя руки, испугавшись известия о неудачном сражении.

Что касается его платья, обуви и прочих принадлежностей его костюма, он в этом случае ходил всегда не как римлянин или гражданин и даже не как мужчина, иногда же не как человек. Он любил появляться публично в цветном плаще, усыпанном драгоценными камнями, с длинными рукавами, и в браслетах, иногда же в шелковом платье[296] и в женском костюме. Что касается обуви, он ходил то в башмаках, то в высоких сапогах, то в обуви своей гвардии, а подчас и в женских туфлях. Обыкновенно он носил золотую бороду; в руках у него была молния, трезубец или жезл — отличительные украшения богов. В некоторых случаях он появлялся даже в костюме Венеры. Он всегда носил убор триумфаторов, еще до своего похода, а иногда латы Александра Великого, взятые из его гробницы.

Что до его научных знаний, он был образован поверхностно. Больше всего он любил заниматься красноречием, хотя и был красноречив от природы и умел говорить экспромтом, в особенности если ему приходилось выступать в суде. В минуты раздражения у него находились подходящие слова и выражения, ясное изложение сути дела и громкий голос, так что от волнения он не мог спокойно стоять на месте, а находившиеся вдалеке от него не могли слышать его. Желая сказать речь, он грозил пустить в ход оружие своих ночных занятий[297]. Ко всяким смягчениям и украшениям в слоге он относился с таким презрением, что говорил о Сенеке, бывшем тогда в большой моде, что он сочиняет настоящие ученические упражнения и что они не что иное, как песок без извести… Он любил также писать ответные речи на речи адвокатов, выигравших процесс, или сочинять обвинительные и защитительные речи — смотря по настроению — для известных лиц, привлеченных к суду сенатом. В результате обвиняемые или окончательно проигрывали процесс, или выходили благодаря ему оправданными. Слушать свои речи он приглашал и всадников, через свои эдикты.