Жизнь двенадцати цезарей

Несмотря на его поведение, и частно, и официально ему оказывали внимание и уважение. Сословие всадников два раза выбирало его своим патроном, отправляя посольство от своего имени, в первый раз тогда, когда просило у консулов позволения перенести тело Августа в Рим, на плечах всадников, во второй — когда поздравляло тех же консулов с падением Сеяна. Затем, когда Клавдий входил в театр, всадники обыкновенно вставали с мест и снимали с себя плащи. Также и сенат издал указ о причислении его сверх штата к жрецам Августа, избираемым по жребию, и вскоре приказал выстроить ему на казенный счет его сгоревший дом и предоставить ему право подавать свое мнение наравне с консулярами. Тиберий, однако, не утвердил этого декрета, ссылаясь на слабоумие Клавдия и обещая возместить его убытки из своих средств. Но, умирая, он назначил его своим наследником третьей степени, отказал ему около двух миллионов сестерциев и, кроме того, просил войско, сенат и народ римский из числа остальных своих родственников не оставлять без внимания именно Клавдия.

В правление своего племянника Гая, который в начале царствования старался всевозможными заманчивыми распоряжениями снискать любовь к себе, Клавдий стал, наконец, отправлять общественные должности и вместе с императором два месяца был консулом.

В это время с ним произошел следующий случай: когда он шел на форум, в первый раз еще окруженный ликторами, летевший мимо орел сел ему на правое плечо. Через четыре года ему досталось по жребию второе консульство. Иногда он заменял Гая на играх в роли председателя, причем народ кричал ему то «Да здравствует дядя императора!», то «Да здравствует брат Германика!».

Несмотря на это, его продолжали оскорблять. Если он являлся к столу хотя бы немного позже назначенного часа, с трудом находил себе место, да и то разве обойдя весь стол. Стоило ему задремать после обеда, — а это случалось с ним часто — в него начинали бросать масличными или финиковыми косточками, шуты же иногда, как бы в насмешку, будили его своими хлыстами или бичами. Часто в ту минуту, когда он начинал храпеть, ему надевали на руки башмаки, чтобы он, проснувшись неожиданно, царапал ими себе лицо[324]

.

Он подвергался и опасностям. Во-первых, его чуть не лишили почетной должности в первое его консульство за то, что он плохо заботился об изготовлении и постановке статуй братьев императора, Нерона и Друза, затем ему не давали покоя разные жалобы на него со стороны чужих или даже со стороны того или другого из родственников. Когда же был открыт заговор Лепида и Гетулика и его отправили в Германию в числе прочих депутатов, для поздравления императора, его жизнь даже подверглась опасности. Гай остался страшно недоволен тем, что к нему прислали именно его дядю, точно для присмотра за ним, как за каким-нибудь мальчишкой. По словам некоторых писателей, Клавдия, в платье, как он приехал, даже бросили в реку. С тех пор он из консуляров подавал голос в сенате всегда последний, — в насмешку его спрашивали после всех. Было даже возбуждено дело о подложном духовном завещании, хотя и он приложил к нему свою печать. Наконец ему пришлось заплатить восемь миллионов сестерциев за получение вновь учрежденной жреческой должности[325]. Это так разорило его, что он не мог уплатить долга казне, и на основании законов о долгах его имущество было для проформы назначено эдиктом префектов в продажу с торгов.

Так прошла большая часть его жизни, когда он на пятидесятом году вступил на престол, благодаря удивительной случайности. Составившие заговор против Гая удалили Клавдия вместе с прочими присутствовавшими, ссылаясь на то, что император хотел остаться один. Клавдий ушел в Гермесову залу, но вскоре, испугавшись шума, поднятого убийцами, бросился на соседний балкон и спрятался за дверной драпировкой. Случайно пробегавший простой солдат[326] заметил чьи-то ноги и, желая знать, чьи они, увидел Клавдия. Он вытащил его и, в то время как Клавдий со страху упал пред ним на колени, поздравил его императором. Затем солдат привел его к прочим своим товарищам, которые все еще не знали, что делать, и только шумели. Они посадили его на носилки и на своих плечах — его рабы разбежались, — сменяясь, принесли в лагерь. Клавдий был грустен и дрожал, а встречные жалели его, думая, что его безвинно тащат на казнь.