Жизнь двенадцати цезарей

Консулом Клавдий был, не считая прежнего, четыре раза, два первых раза подряд, а затем — через четыре года. Последнее его консульство продолжалось полгода, первое и второе — два месяца. В третий раз он отправлял консульскую должность взамен умершего, чего не было еще ни при одном императоре.

Судопроизводством он занимался весьма усердно и консулом, и тогда, когда еще не отправлял этой должности, даже в торжественные дни для себя и родных[328]

, а иногда и в старинные, свято почитаемые праздники. Он не всегда следовал букве закона и в некоторых случаях смягчал строгость наказаний или усиливал их, сообразно чувству милосердия и справедливости, руководствуясь личными взглядами. Например, он позволил лицам, вышедшим в своих требованиях из обычной формулы и вследствие этого проигравшим процесс в гражданском суде, возобновлять его. В свою очередь, в отношении тяжких преступников он увеличивал определенное законом наказание и отдавал их на съедение зверям. Что касается производства следствия и решения дел, он проявлял удивительное душевное непостоянство — то он действовал осмотрительно и умно, то глупо и необдуманно, а в некоторых случаях походил на глупца, граничившего с безумием. Ревизуя судейские декурии, он нашел, что один из судей не сказал, что мог получить отпуск, как отец семейства[329]

, и уволил его, как любителя судов. Другого противная сторона заставила предоставить его процесс на суд императора, тогда как, по его словам, это дело следовало рассматривать в обыкновенном суде. Клавдий приказал немедленно передать тяжбу на его рассмотрение, желая, как он говорил, убедиться, на собственном деле, может ли он быть справедливым судьей в чужом процессе. Одна женщина не признавала кого-то своим сыном. Доказательства с обеих сторон были сомнительны. Тогда император заставил женщину признаться, приказав ей выйти замуж за молодого человека. Об отсутствующих он чрезвычайно легко выносил решение, в пользу стороны, бывшей налицо, не разбирая, не явилась ли одна из сторон к сроку умышленно или по необходимости. Когда кто-то закричал, что подделывающим духовные завещания следует рубить руки, Клавдий немедленно велел явиться палачу с ножом и столом для казни! Одного иностранца обвиняли в присвоении прав гражданства. Между адвокатами произошел глупый спор, в тоге или плаще должен отвечать подсудимый. Император, как бы желая показать свое полное беспристрастие, велел обвиняемому менять платье, сообразуясь с тем, говорил ли обвинитель или защитник. Рассказывают даже, что при разбирательстве одного дела он объявил, на табличке[330]

, что согласится с теми, которые оказались справедливыми судьями…

Все это настолько подорвало уважение к нему, что ему публично, при каждом удобном случае, выражали презрение. Кто-то заявил, в извинение свидетелю, вызванному Клавдием из провинции, что он не может явиться, но долго не объяснял, почему. Наконец, после целого ряда вопросов, сказал: «Потому, мне кажется, что он умер, с твоего позволения…» Другой, благодаря императора за разрешение защищать обвиняемого, прибавил: «Впрочем, это не представляет собой ничего необыкновенного»… Кроме того, я слышал от старших следующий рассказ. Крючкотворы привыкли так злоупотреблять терпением императора, что, когда он поднимался с трибуны, старались удержать его не только словесно, но и не пускали его, ухватившись за полу его тоги, а иногда и за ноги! Чтобы другие не удивлялись, скажу, что у одного бедного грека, ведшего тяжбу, вырвалось в пылу спора: Καὶ σὺ γέρων εἶ ϰαὶ μερός[331]. Одного римского всадника обвиняли — случай этот достаточно известен — в разврате. Обвинение оказалось ложным и было выдумано его личными врагами, которые не могли остановиться на чем-либо другом. В то время как Клавдий, на глазах обвиняемого, стал вызывать, в качестве свидетельниц против него, проституток самого последнего разбора и выслушивать их показания, всадник, жестоко укоряя императора в глупости и бессердечии, бросил ему в лицо грифель и таблички, находившиеся у него в руках, и сильно поранил ему щеку!