Жизнь двенадцати цезарей

Вина он пил чрезвычайно мало; этого не отрицают даже его враги. По словам Марка Катона, Цезарь один из всех приступил к ниспровержению существовавшего государственного строя трезвым. Гай Оппий говорит, что Цезарь отличался и крайней неразборчивостью в еде. Однажды в гостях вместо свежего оливкового масла на стол подали старое. Все прочие не дотронулись до него, один лишь Цезарь, по словам Оппия, поел его и даже довольно много, чтобы не давать повода думать, будто он ставит в вину хозяину его невнимательность или незнание приличий.

Бескорыстием он не отличался, ни как военный, ни как гражданское должностное лицо.

В некоторых сочинениях рассказывают, что в Испании, проконсулом, он занял деньги у союзников, как нищий выпросив их на уплату долгов, а несколько лузитанских городов были разграблены им, как неприятельские, хотя они исполняли его приказания и отворяли ворота при его приближении. В Галлии он обобрал наполненные приношениями святилища и храмы богов. Зачастую города разрушали скорей ради добычи, нежели в наказание. Благодаря этому у Цезаря оказалась масса золота, и он продавал его в Италии и по провинциям по три тысячи нуммов за фунт[67]

. В первое свое консульство он украл из Капитолия три тысячи фунтов золота, а вместо него положил равное количество вызолоченной меди. Он торговал союзами и царствами, так что с одного Птолемея взял около шести тысяч талантов, от своего имени и имени Помпея. Позже он вследствие своих грабежей и опустошений храмов, грабежей, ни для кого не остававшихся тайной, мог и нести огромные расходы по гражданской войне, справлять триумфы и тратиться на празднества.

Даром слова и военными талантами он не уступал выдающимся людям своего времени, а некоторых даже оставлял за собой. Когда он обвинил Долабеллу, его бесспорно причислили к лучшим судебным ораторам[68]. По крайней мере, Цицерон, перечисляя в своем посвященном Бруту произведении ораторов, говорит, что не знает никого, кому должен уступить Цезарь

[69]. По его словам, тот умеет излагать свои мысли изящно, блестяще и даже, если можно так выразиться, великолепно и благородно. В своем письме Корнелию Непоту он пишет о Цезаре: «Кого предпочел бы ты ему из числа ораторов по профессии? Кто метче или богаче в выборе выражений? Кто говорит красивее или изящнее?»

В молодые годы он, по-видимому, взял себе образцом ораторского искусства Цезаря Страбона. Он даже перенес слово в слово несколько фраз из его речи в защиту сардинцев в свою дивинацию[70]

. Говорят, Цезарь произносил свои речи звучно, с быстрыми движениями и жестами, не лишенными, однако, красоты.

От него осталось несколько речей; но некоторые из них напрасно приписывают ему. Речь за Квинта Метелла Август справедливо считает скорее сочиненной стенографом, плохо поспевавшим за словами оратора, нежели принадлежащей самому Цезарю[71]. На некоторых экземплярах, например, я находил даже вместо заглавия «Речь за Метелла» другое — «Речь для Метелла», хотя говорящее лицо Цезарь, защищающийся от обвинений общего врага — лично своего и Метеллова. Тот же Август не решается приписать Цезарю и произнесенную в Испании речь к солдатам, хотя известны две такие речи, одна, которую он произнес будто бы при первом сражении, и другая — при втором. Но, по словам Азиния Поллиона, у Цезаря не было времени на последнюю речь, вследствие неожиданного нападения неприятеля.

От него остались также записки о своих подвигах в войнах Галльской и гражданской, с Помпеем. Автор истории войн Александрийской, Африканской и Испанской неизвестен[72]. Одни считают им Оппия, другие — Гирция, который дописал последнюю, неоконченную часть истории Галльской войны.

О «Записках» Цезаря Цицерон, в том же своем сочинении, посвященном Бруту, отзывается следующим образом: «Написанные им „Записки“ заслуживают горячей похвалы. При своей простоте, они беспристрастны и изящны. Их слог лишен всякого рода украшений, так сказать, одежды. Но, желая дать готовый материал, которым могли бы воспользоваться другие, настоящие историки, он, пожалуй, оказал услугу бездарностям, желающим украсить готовый материал. По крайней мере, умные люди с тех пор боятся взяться за перо». Гирций о тех же «Записках» отзывается так: «По общему отзыву, они так хороши, что, по-видимому, писатели не могут обрабатывать тот же сюжет, — он заранее обработан неподражаемо. Но в данном случае мне приходится удивляться еще больше, чем другим: другие знают, как хорошо и правильно писал их Цезарь, а я — как легко и быстро».