Хозяйка вставала по утрам в хорошем настроении и тут же начинала что-то напевать себе под нос. Проводив сына в школу, она возвращалась в постель, и от звука её шагов Ханио просыпался окончательно. С каждым днём она выглядела всё здоровее, лицо её сияло.
Каору тоже казался довольным. Как-то, оставшись наедине с Ханио, он сказал:
— Какое замечательное приобретение я сделал! Вы лучшая покупка в моей жизни. Мне даже не жалко рисунка Цугухару Фудзиты, хоть это и подарок отца. С того дня, как вы у нас появились, мама начала быстро поправляться, и сейчас она совершенно здорова. Готовит мне по утрам вкусные завтраки, в доме стало как-то светлее. С вашей помощью я замечательно исполнил свой долг перед ней. И я очень счастлив. Всё благодаря вам, Ханио-сан. Однако меня беспокоит одна вещь. Что мы будем делать, если вы умрёте? Ведь вы и для матери, и для меня идеальный вариант. Конечно, хотелось бы, чтобы вы жили как можно дольше, и мама наверняка так же думает… Но дело в том, что вы ей очень нравитесь, значит она вас скоро убьёт… А до этого, то есть до вашей смерти, не бросайте маму. Очень прошу. Давайте и дальше жить дружно втроём. По правде сказать, я мечтал о такой счастливой семье.
Ханио слушал Каору и невольно переполнялся гордостью. Сидя после ужина у телевизора, он не мог избавиться от ощущения, что они все втроём живут в идеальной семье, в мире и согласии.
Каору учился хорошо, он был очень прилежным учеником. Даже сидя у телевизора, он держал перед собой раскрытый учебник английского и во время рекламных пауз заглядывал в него, перелистывал страницы. А его мать — её было не узнать, столько энергии в ней кипело, — с головой погружалась в домашние дела, каждый вечер готовила Ханио разные вкусные и питательные блюда — обязательно печень, мясо, яйца. Она до блеска вычистила дом, где больше не пахло плесенью, а вечерами сидела у телевизора и вязала, работая красивыми гибкими пальцами. Тихая улыбка, озарявшая её лицо, говорила, что она на седьмом небе от счастья. Ханио и здесь не оставлял свою привычку внимательно просматривать колонки международных новостей в газетах, в которых прежде вместо строчек ему мерещились тараканы.
Нельзя сказать, что «супруги» никуда не выходили.
Иногда они совершали прогулки, но обязательно вместе.
Выходя из дома, госпожа Иноуэ пристёгивала тонкой золотой цепочкой правую руку Ханио к своему левому запястью и снимала её в прихожей, когда они возвращались домой.
Цепочка была тоненькая, поэтому никто её не замечал. Стоило госпоже Иноуэ легонько потянуть её, как она натягивалась и впивалась Ханио в кожу, и он сразу понимал, что от него чего-то хотят.
От такой жизни Ханио совсем обленился, ему даже стало лень выходить из дома.
Уютная домашняя обстановка и ничегонеделание сами по себя были приятны, но имелась и другая причина: он физически слабел с каждым днём и уже не хотел на улицу.
Однажды, прибавив шагу на перекрёстке, Ханио вдруг ощутил головокружение и понял, что ему уже недолго осталось. Нельзя сказать, что это его сильно беспокоило, скорее, раздражало и тяготило.
Странно, конечно, но он не чувствовал ни страха, ни того, что называют жаждой жизни. По мере приближения весны он слабел с каждым днём, постоянно хотелось спать. Всё шло к тому, что с приходом нового сезона он просто растворится, исчезнет.
Как-то раз Ханио в сопровождении госпожи Иноуэ решил навестить свою квартиру. Надо было заплатить за аренду.
Увидев его, консьерж выбрался из своего закутка:
— Куда ты подевался? Я уж не знал, что и думать. Вдруг исчез с концами… Ну и видок у тебя, однако. Заболел, что ли?
— Нет.
— Я чуть не упал, когда ты вошёл. Поглядел — краше в гроб кладут, честное слово.
Консьерж был любителем прекрасного пола, и его внимание тут же привлекла женщина, прижимавшаяся к Ханио. Ему хотелось отвести жильца в сторону и порасспросить обо всём, но золотая цепочка лишала Ханио возможности удовлетворить любопытство консьержа.
— Як себе загляну, ладно?
— Конечно. Это всё ещё твоя квартира.
— Я хотел вперёд заплатить, за вторую половину года.
Вместе с госпожой Иноуэ Ханио поднялся в квартиру и проверил ящичек, который, положив туда деньги, запер на ключ. Двести тридцать тысяч были на месте. Добродетель, похоже, всё ещё существовала в этом мире.
Госпожа Иноуэ несколько раз предлагала ему заплатить за квартиру, но Ханио отказывался. Он вручил сто двадцать тысяч консьержу, взял квитанцию.
— Какой ты обязательный человек.
— Просто не хочу, чтобы после меня остались какие-то обязательства. Родственников у меня нет.
После негромкого обмена словами с госпожой Иноуэ Ханио удостоверился, что объявление на двери повёрнуто правильной стороной — «ПРОДАНО», и они отправились домой, забрав накопившуюся почтовую корреспонденцию. «Будет что почитать», — подумал Ханио.
Но стояло ему приняться за чтение, как в глазах зарябило, на бумаге закружились белые огоньки.