Жизнь на продажу

— Конечно, конечно. Я всё понимаю. — На лице госпожи Иноуэ появилась слабая улыбка, она пристально посмотрела на Ханио. Тот невольно вздрогнул.

После минутного молчания хозяйка сказала:

— В таком случае, полагаю, вы останетесь на ночь.

Была глубокая ночь, в доме стояла гулкая тишина. Каору наверняка уже спал.

Хозяйка провела Ханио на второй этаж, где в глубине дома располагалась спальня, устроенная в традиционном японском стиле. Там было прохладно, пахло плесенью. Никто бы не сказал, что здесь спит женщина, да ещё больная.

— Сейчас я отопление налажу.

Один за другим она включила три обогревателя, стоявшие в разных углах комнаты. Сразу запахло керосином. Ханио вдруг представил, что произойдёт, если эти шаткие конструкции разом завалятся на пол.

Постель состояла из трёх положенных друг на друга футонов, поэтому получилась довольно высокой. Госпожа Иноуэ, оставшись в нижнем кимоно, стала укладываться, но покачнулась. Ханио её поддержал.

— У меня страшная анемия последнее время, часто голова кружится, — скрывая смущение, проговорила она.

Одеяло было превосходное, шёлковое, хотя и потёртое. Футоны, похоже, проветривались очень редко. Ханио это покоробило. Футоны должны быть лёгкими, воздушными, но тут их шёлковая подкладка потемнела от сырости, и футоны, казалось, пропитались влагой.

Не спеша помогая хозяйке освободиться от нижнего белья, Ханио удивлялся, какая молодая кожа у этой женщины — матери почти взрослого сына. Она выглядела на тридцать, не больше, во многом, возможно, благодаря умелому макияжу. Так или иначе, кожа её была белой и гладкой, тугой и прохладной и напоминала фарфор. Ни морщин, ни следов увядания Ханио не заметил, но коже всё-таки не хватало свежести. От неё приятно пахло восковыми свечами, и в то же время в ней как будто совсем не было жизненной силы. В человеке таится нечто такое, что идёт из самой глубины и озаряет его целиком, однако телу госпожи Иноуэ этого важнейшего источника энергии как раз и не хватало. То есть её очарование было очарованием трупа. От одного лёгкого прикосновения к её руке становилось понятно, какая она худая. При этом грудь хозяйки оставалась полной и упругой. Живот был мягкий и белый, словно прозрачный сосуд, до краёв наполненный густым молоком.

Ханио охватило необычное возбуждение, он обнял женщину. Какое-то время она будто витала в облаках, отдаваясь его ласкам, потом, извиваясь как змея, ускользнула из его объятий, и он в одно мгновение оказался под ней.

Госпожа Иноуэ проделала это без намёка на то, что хочет доминировать или унизить его. Она просто выскользнула из-под него с поразительной ловкостью и теперь лежала сверху. Этот маневр нисколько не ранил мужскую гордость и не стоил ей ни малейших усилий, всё равно что змее, заползшей на кустик клубники.

Ханио пребывал в состоянии непонятной эйфории, напоминавшей опьянение. Он уловил лёгкий запах алкоголя. Что это? Спирт? А это? Скальпель? Он интуитивно закрыл глаза и почувствовал на плече холодок от прикосновения намоченной спиртом ваты, которой протирали кожу. И — боль.

— Начнём с руки. Какие у тебя сильные руки.

Хозяйка заговорила шёпотом. В следующую секунду, когда она припала губами к нанесённому скальпелем разрезу, боль стала другой — ранка на плече как бы стала сжиматься. И наступило спокойствие. Ханио отчётливо слышал тихие деликатные звуки — женщина что-то сглатывала. Это была его кровь. Когда он это понял, по телу пробежала дрожь.

— Как вкусно! Спасибо тебе. На сегодня хватит.

В свете торшера Ханио увидел вымазанные кровью губы хозяйки, тянувшиеся к нему для поцелуя. Щёки её горели. Теперь это был живой огонь, а не отсветы пламени, игравшие на её лице, когда они сидели у камина. Цвет, полный жизни. Ханио видел в её глазах нормальную, здоровую энергию, которой полны обычные девушки, живущие среди нас…

22

Ханио решил остаться в этом доме.

Каждый вечер госпожа Иноуэ пила из него кровь. Она находила на его теле всё новые точки для скальпеля, вскрывала вены и выпивала кровь. С каждым разом всё больше.

Как-то после обеда она сидела, повернувшись к нему спиной, и что-то внимательно рассматривала. Это была подробная схема кровеносной системы, на которой красным и синим цветом обозначались вены и артерии на теле человека. И хотя Ханио с самого начала знал, на что идёт, поселившись в этом доме, он всё-таки содрогнулся в душе, увидев женщину за этим занятием, которое она не хотела, чтобы он видел. Для неё тело Ханио было всего лишь объектом исследования, таким же, как развёрнутая перед ней схема.

В остальном жизнь в доме Иноуэ оказалась исключительно приятной. Это была жизнь настоящего буржуа.

Утром, когда просыпались воробьи и в окнах начинал белеть рассвет, Ханио сквозь дремоту чувствовал, как женщина встаёт с постели и идёт готовить сыну завтрак, и снова погружался в сон.

С того утра, когда Ханио впервые появился в доме Иноуэ, здоровье её окрепло, и она совершенно преобразилась. Трудно было поверить, что это тот же самый человек.