Читаем Жизнь по-американски полностью

Всего полгода назад я приехал в Вашингтон, чтобы на практике осуществить идеи, в которые верил долгие годы. Теперь же у меня оставалось лишь несколько часов — конгрессу предстояло рассмотреть две налоговые программы: программу администрации и программу, составленную руководством демократов, направленную на удовлетворение требования народа о снижении налогов. Она предусматривала пятнадцатипроцентное сокращение налогов в течение двух лет, распределение большей части связанных с этим льгот среди населения с низким уровнем дохода и исключала многие моменты, связанные с помощью федерального правительства, необходимой для того, чтобы способствовать и поощрять капиталовложения в развитие промышленности и бизнеса и дать толчок всей экономике. Я был убежден, что если план экономического обновления будет работать, то конгресс должен в национальном масштабе выделить средства на социальную помощь всем американцам в равной степени в течение трех лет. Я считал, что это обеспечит занятость миллионам американцев и положит начало экономическому возрождению.

Но я знал также, что если наш план будет принят, то этого будет недостаточно, чтобы заставить конгресс увидеть свет в конце тоннеля; мне надо было заставить конгрессменов почувствовать его тепло. В тот понедельник практически весь день, с раннего утра до семи тридцати вечера, я был либо на телефоне, либо встречался с конгрессменами, агитируя их за нашу программу снижения налогов. В восемь я выступил по национальному телевидению и, сравнивая план демократов с нашим, сказал: "Вся правда состоит в том, что мы должны сделать выбор не между двумя планами по сокращению налогов; мы должны сделать выбор между сокращением или повышением налогов". (В соответствии с их программой общая сумма налогов, которую должны будут выплатить американцы, не уменьшилась бы, а увеличилась.) Затем я обратился к народу с просьбой сообщить свою точку зрения своим избранным представителям. Телефонная станция Белого дома разрывалась от звонков со всей страны — их было больше, чем когда-либо после моих выступлений; из каждых семи человек шесть высказывались в поддержку налогового законопроекта администрации.

Утром на следующий день я опять звонил конгрессменам: большинство говорили, что после выступления их телефоны буквально разрывались и что звонившие поддерживают программу администрации. "Завтра наступает решающий день, — писал я в дневнике 28 июля перед тем, как лечь спать, — и уже поздно думать об этом, но не сомневаюсь, что народ с нами". Вот следующая запись в дневнике:

"Среда, 29 июля:

Весь день был посвящен телефонным звонкам конгрессменам за исключением нескольких звонков послам.

Теперь я не боялся, что мы не пробьемся, не преодолеем даже самое худшее, что можно ожидать. Проходили часы, и у меня возникло ощущение, что происходит что-то хорошее. Во второй половине дня мне сообщили, что сенат принял законопроект (наш) 89 голосами против И. Затем, когда настал решающий момент в палате представителей, мы победили в соотношении 238:195. Мы получили 40 голосов демократов. При окончательном утверждении к нам присоединилось еще почти 100 голосов, таким образом, мы получили перевес в соотношении 330 к 107 или около того. Вместе с нашей победой по бюджетному вопросу это явилось величайшим политическим завоеванием за последние пятьдесят лет.

Мне позвонил Тип О’Нил и лидеры его партии и в самых любезных выражениях поздравили с победой.

Теперь мы должны заставить нашу программу работать, и мы это сделаем".


Экономическая программа, с которой полгода назад я приехал в Вашингтон, была принята. Мне предстояло воплотить в жизнь еще одну мечту: ослабить угрозу ядерной войны.

48

В начале августа в Белый дом приехал один из высокопоставленных адмиралов, чтобы проинформировать меня и кабинет министров о маневрах, которые должны были начаться в заливе Сидра в конце месяца. Он сообщил, что время от времени ливийские самолеты летают над нашими кораблями в северной части залива, выходящей в Средиземное море, и в воздушном пространстве, в котором находятся наши самолеты, и что с началом маневров подобные случаи могут участиться. Совершенно ясно, что он хотел получить рекомендации, как должен реагировать флот, если ливийские самолеты откроют огонь по нашим самолетам или кораблям или каким-то другим способом будут препятствовать свободе передвижения в открытом море.

Мой ответ был простым: если по нашим кораблям или самолетам будет открыт огонь или каким-то иным способом будут ущемляться права, которыми обладают суверенные государства в международных водах, флот должен отвечать тем же. "Всякий раз, когда мы посылаем американских граждан в любую точку земного шара, где на них может быть совершено нападение, они имеют право давать отпор", — сказал я.

Один из членов кабинета спросил: "А что вы скажете о праве преследования?"

Он хотел знать, на какое расстояние наши самолеты могут вести преследование ливийских самолетов в случае нарушения последними международного права.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное