За три года я с удивлением узнал, что многие из представителей верхушки советской иерархии действительно панически боялись Америки и американцев. Может быть, этому и не следовало удивляться, но я был удивлен. В самом деле, сперва я с трудом согласился со своим собственным заключением. Я всегда считал, что из всех наших деяний любому понятно, что американцы — добропорядочный народ, который, начиная с самого рождения государства, всегда использовал его могущество для дела добра во всем мире. Например, после второй мировой войны, когда мы одни обладали атомной бомбой, мы не использовали ее для завоевания доминирующего положения; вместо этого, используя план Маршалла и демократическое управление генерала Макартура в Японии, мы великодушно восстанавливали экономику наших бывших врагов.
Если нам и нужно было кого опасаться, то, несомненно, "красного медведя", который с самого своего появления в российских городах занимался лишь уничтожением демократии в мире.
В первые годы моего пребывания в Вашингтоне многие в нашей администрации были твердо уверены, что русские, как и мы, полагают невозможным, что Соединенные Штаты первыми сделают залп по ним. Но, постепенно общаясь с советскими лидерами и главами других государств, которые их знали, я начал понимать, что многие советские руководители боялись нас не только как соперников, но и как потенциальных агрессоров, которые могли первыми начать ядерную атаку против них. Из-за этого и, возможно, из-за чувства незащищенности и паранойи, уходящей корнями в войны России с Наполеоном и Гитлером, они нацелили на нас огромный арсенал ядерного оружия.
Если это так, то мне еще больше хотелось поговорить с высшим советским руководителем наедине и попытаться убедить его, что мы не строим никаких планов против Советов и русским нечего опасаться.
Менее чем за неделю до того, как в ноябре 1983 года Советы вышли из женевских переговоров по ракетам средней дальности, я решил сделать еще одну попытку связаться с Юрием Андроповым, минуя обычные дипломатические каналы. После беседы с Джорджем Шульцем, где мы договорились создать в рамках группы планирования СНБ небольшое подразделение по проработке новых подходов к Кремлю, я записал в дневнике: "Я считаю, что Советы настолько одержимы идеей укрепления обороны и маниакально опасаются нападения, что, сохраняя прежнюю твердость, тем не менее мы должны показать им, что никто из нас и в мыслях не держит ничего подобного. Откуда они взяли, что кто-то хочет напасть на них? В воскресенье вечером Джордж выступит по каналу Эй-би-си сразу после демонстрации этого фильма об атомной войне. Его выступление покажет, почему мы должны продолжать нашу политику".
В начале нового года президент Югославии Мика Шпиляк был в Белом доме на обеде и подтвердил некоторые из моих мыслей. После встречи я записал: "Это представительный, рассудительный мужчина. Я понял его рассуждения о Советском Союзе. Некоторое время он был там послом. Он полагает, что в сочетании со своей экспансионистской философией они чувствуют себя незащищенными и действительно боятся нас. Он также считает, что, если мы сделаем шаг навстречу, их руководство будет смелее в проведении реформы своей системы. Я собираюсь последовать этому совету".
В течение 1984 года, в то время как мое отношение к Советам несколько менялось, можно было проследить некоторые параллели в ситуации с программой оздоровления экономики и моими попытками вернуть русских к столу переговоров об ограничении вооружений.
В экономике сокращение налогов начало приносить плоды, но требовалось определенное время, чтобы ощутить его действие. Эффект сокращения налогов уже проявился, но не в полную силу.
В результате экономику все еще лихорадило, и не только демократы, но и многие республиканцы, в том числе из моей администрации, оказывали на меня давление, чтобы я выбросил белый флаг и повысил налоги.
На внешнеполитическом фронте мы также перешли к новой политике — политике реализации мира через силу — и могли видеть первые плоды нашей программы военной модернизации, которые создавались в лабораториях и цехах заводов, — новое поколение стратегического оружия, за появлением которого, я уверен, пристально следили в Москве.
Баланс в вооружениях уже изменился, и я совершенно точно знаю, что это не могло пройти мимо внимания русских. Но, как и в экономике, должно было пройти определенное время, прежде чем действие новой политики стало очевидным. Также и здесь нашлись люди, которые говорили, что политика не работает. Весь год не прекращались попытки заставить меня отказаться от этой политики, забыть о "МХ" и "мире через силу" и попробовать новые способы ведения дел с русскими, которые в устах большинства моих критиков означали просто капитуляцию.
Я был уверен, что новая политика национальной безопасности заработает, если дать ей время, как и программа оздоровления экономики. Мои указания ответственным за национальную безопасность были те же, что и разработчикам экономической политики, — держаться и не сворачивать с курса.