Читаем Жизнь по-американски полностью

В начале марта на заседании Совета национальной безопасности я объявил о своем решении самостоятельно написать ответ Черненко без привлечения других инстанций. С этого момента я собирался консультироваться только с небольшой группой, в которую вошли Джордж Буш, Джордж Шульц, Кэп Уайнбергер и Бэд Макфарлейн — мой помощник по национальной безопасности в группе планирования СНБ. Эта группа должна была помочь мне определить возможность выработки долгосрочного плана, позволявшего русским предпринять серию небольших шагов и показывающего нашу искреннюю заинтересованность в улучшении отношений, которое стало бы прелюдией к встрече в верхах (если бы русские продемонстрировали бы то же). Вот записи из моего дневника, суммирующие последующие события:

"2 марта

Я убежден, что пришло время встретиться с Черненко приблизительно 1 июля. Мы хотели начать со встречи на уровне министров по ряду значительных вопросов, которые не рассматривались со времени инцидента с самолетом рейс 007.


5 марта

Приехал канцлер Западной Германии Гельмут Коль. У нас была хорошая встреча и приятный обед. Он подтвердил мое убеждение, что Советами, по крайней мере отчасти, руководит чувство уязвимости и подозрения, что мы и наши союзники желаем им зла. Они до сих пор берегут противотанковые сооружения и колючую проволоку, свидетельствующие о том, как близко подошли немцы к Москве, прежде чем были остановлены. Он тоже думает, что я должен встретиться с Черненко.


7 марта

Я встретился с Джорджем Шульцем. Наши планы относительно Советского Союза продвигаются. Он передаст послу Добрынину мое письмо для доставки Черненко".

В письме к Черненко я написал, что считаю полезной для нас прямую и конфиденциальную встречу. Я попытался использовать старую актерскую технику проникновения — представить, что видишь мир глазами другого человека, и попытаться помочь зрителям увидеть мир моими глазами. Я писал: "Зная огромную цену, заплаченную вашим народом, помогавшим победить нацистскую Германию, я понимаю ту важность, которую Вы придаете безопасности советского государства". Я сказал, что мне кажется, некоторые люди в Советском Союзе испытывают настоящий страх перед моей страной.


"Но я не могу понять, почему наши программы считаются угрозой, — писал я далее. — С 1970 года СССР разработал три вида новых межконтинентальных баллистических ракет, пять видов новых баллистических ракет, запускаемых с подводных лодок, и тринадцать модификаций других советских ракет. Да, много времени спустя мы начали разрабатывать новые системы оружия, но только в ответ на наращивание советской мощи.

Как мы видим, Вы говорите об ответных мерах на программу Соединенных Штатов. Однако ваши новые ракеты были развернуты на несколько лет раньше, чем американские, не говоря уж о количестве… Я понимаю, что ни один из нас не убедит другого в том, что он ответственен за ухудшение состояния наших отношений. Не будет никакой пользы и от развязывания дебатов по этому вопросу. Однако я сомневаюсь, что мы добьемся прогресса, если не захотим принять во внимание опасения друг друга.

Что касается меня, то готов серьезно рассмотреть Ваши опасения, даже если мне трудно понять причину их возникновения. Я хотел бы рассмотреть возможность их уменьшения. Но согласие ускользнет от нас, если Вы не сможете подойти к дискуссии с тем же настроением или потребуете уступок в качестве возможного взноса в саму дискуссию".

(Это была ссылка на требование Москвы прекратить развертывание новых крылатых ракет НАТО как условие, что Советы вернутся в Женеву.)

"Возможно, американская политика была неправильно понята в Москве. Вразрез с возможной уверенностью советских лидеров, — писал я далее, — Соединенные Штаты не имеют желания угрожать безопасности Советского Союза и его союзников, мы также не ищем военного превосходства и не навязываем свою волю другим../'

Ссылаясь на замечание Черненко о том, что для сторон было бы опасным пытаться нарушить в основном установившийся баланс сил и добиваться военного превосходства (завуалированный намек на крылатые ракеты), я продолжал:

"Я согласен, что эти попытки опасны, но многие акции Советского Союза в последние годы как раз представляют собой подобные попытки. Я не собираюсь обсуждать эти вопросы в письме, потому что взгляды Соединенных Штатов хорошо известны. Считаю, что мы должны преодолеть взаимные обвинения и попытки переложить вину на другого и найти возможность конкретных шагов, которые мы вместе можем предпринять, чтобы перевести отношения на более позитивный путь…"


Я писал, что, перед тем как мы заключим договор, все, кто вовлечен в обсуждение вопроса ограничения вооружений, должны понять необходимость преодоления практического камня преткновения. "По понятным историческим и географическим причинам, — писал я, — советские стратегические силы почти полностью состоят из межконтинентальных баллистических ракет наземного базирования, в то время как Соединенные Штаты обладают триадой ракет наземного, морского и воздушного базирования".

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное