Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Володино поклонение доставило ей минуты явного счастья, воодушевило, вернуло в прошлое. Она рассказывала нам, как по-разному играла Маргариту Готье в России и в Германии. Тут же проиграла сцену, когда после объяснения с отцом Армана Дюваля, отчаявшись, в бессилии волоча за собой стул, доходила до постели. С наивным лукавством призналась, как антрепренёр попросил её посвятить в тайны своего мастерства молодую актрису, получившую её роль, и как она постаралась от этого увильнуть. Она и сейчас пленяла женственностью, артистичностью и совершеннейшим непониманием того, как изменились времена. На её письменном столе стояла фотография актрисы Людмилы Чурсиной, которой она восхищалась: «необычайно одарённая», «необычайно талантливая».

После визита к Полевицкой мы отправились на выставку венгерской промышленности. Обойдя часть павильонов, присели на скамью отдохнуть. Обменивались впечатлениями – и вдруг он занервничал:

– Посмотри наискосок, направо. Видишь, там сидят двое пожилых людей? Это мой двоюродный брат, писатель Лев Славин, с женой. Я боготворил Лёву в детстве. В последние годы у нас разладились отношения.

– Из-за чего?

– Так. Семейная история.

– Всё так серьёзно? Ты сам не свой. Решился же поехать к Полевицкой? Подойди и к брату.

– Пойдём вместе.

– Давай лучше просто пройдём мимо них, как бы случайно.

Способ сработал. Володя познакомил нас.

– Каким образом ты в Москве? – спросил Славин.

– Мы только что от Полевицкой. Помнишь, как в Одессе…

И разговор между братьями сразу обрёл непринуждённость.

– Ты пишешь воспоминания? – заинтересовался Лев. – А где работаешь?

– В Ленинграде.

– Да что ты! На следующей неделе мы едем в Ленинград. Приглашают на «Ленфильм». Есть такой режиссёр – Полока. Собирается ставить фильм по моей пьесе «Интервенция».

С того самого приезда Славиных в Ленинград, с визита к нам и началась наша благословенная многолетняя дружба, во многом сказавшаяся затем не только на моей судьбе, но и на судьбах старшей Володиной дочери Маечки и двух её сыновей – Вовы и Андрюши.

Славины остановились в гостинице «Европейская». Обедать приходили к нам. Билеты в театр брали на четверых. В филармонии на вечере Ираклия Андроникова нас повели в антракте к нему за кулисы – знакомить. Необычайно темпераментную беседу дважды прерывала капельдинерша:

– Простите, Ираклий Луарсабович, вам из публики просили передать прижизненное издание «Руслана и Людмилы». – И второй раз: – Извините, Ираклий Луарсабович, тут одна дама просила вручить вам дневник деда, он служил с Лермонтовым.

В течение одного антракта люди, лично даже не представившиеся этому неповторимому рассказчику, подарили ему через третьи руки не имеющие цены раритеты. Такое не могло не взволновать. Андроников уверял:

– Это не редкость, совсем нет. С такими людьми Ленинград ещё остаётся Петербургом.

В ту белую ночь за рассказами Андроникова, который остановился в той же «Европейской», мы засиделись в номере Славиных до пяти утра. О чём только он не рассказывал! Диапазон невероятный: от рукописей, найденных на чердаках в домах потомков декабристов, до австрийской теории, по которой Земля «сдёрнула» с Луны водный покров, а обобранная Луна в отместку по сей день распоряжается приливами и отливами земных морей и океанов. Наполненный и даже переполненный знаниями, воспоминаниями, этот поразительный художник казался неистощимым.

– Никаких «Наумовна» и «Владиславовна». Я для вас – Софа, вы – Тамара, – постановила жена Славина при второй же встрече.

Московская квартира Славиных была невообразимо запущена. Обои, не переклеивавшиеся годами, отставали от стен, провисали пузырями. Уйма негодных к употреблению вещей загромождала коридор. Но, Боже мой, насколько же всё это не имело значения для тех, кто здесь бывал и кого привечали! Каким умным и щедрым был этот дом!

По окончании Второй мировой войны Лев Исаевич, как военный корреспондент, присутствовал в Берлине при подписании акта о капитуляции Германии. Рассказывал о Халхин-Голе, о Монголии, о Японии. Поэты читали у Славиных свои стихи, прозаики – рассказы, отрывки из повестей. Здесь отчаянно спорили, отстаивая свои позиции и взгляды, недюжинные умы и таланты: Юрий Домбровский, Арсений Тарковский, Валентин Катаев. От иных бесед и споров оставалось ощущение высокородного звука, как при скрещении клинков из дамасской стали. Споры в этом доме отличались мировоззренческой определённостью, гражданской страстностью и зрелостью. Так бывало, когда Юрий Домбровский пересказывал схватки со следователем, доводившие обе стороны до ярости (об этом можно прочесть в «Факультете ненужных вещей»).

Однажды, в перерыве между спорами, жена Арсения Тарковского спросила меня:

– Скажите, столько пережив, вы сейчас «горите на мелочах»?

Мгновенно уловив, что она имеет в виду, я живо откликнулась:

– О-о-о! Не только горю, но и – выгораю!

– Как же так? А опыт?

– Опыт не учит.

Всю последующую жизнь за меня в этом доме стояли горой. Однажды заступились с таким жаром, что навсегда завоевали моё сердце. Володя с Софой обращались друг к другу на «вы», поддразнивали друг друга.