Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Я немедленно схватилась за пьесу. Шарлотта – сметливая служанка – разгадала, что её хозяин Рабурден, прикидываясь умирающим, потешается над сбежавшимися к его постели наследниками, которые наперебой тщатся заполучить куш покрупнее. Получить такую искромётную роль после ролей лирических героинь – важная веха. Это было приглашение в сценарий, который строчила жизнь. Главреж брал меня в свой спектакль, доверившись творческому любопытству. Мне же страстно хотелось его оправдать.

В рецензиях писали о сыгранных мной ролях: «тонкие, акварельные краски», «преисполнено аромата» и т. п. В рецензии на спектакль «Наследники Рабурдена» появилось: «ярко», «броско», «неожиданно», «темпераментно». А неуверенность в себе – не убывала.

* * *

В один из самых студёных январских дней от Димы пришло письмо. Он писал, что всё бросает и едет в Шадринск. За письмом – та же «московская» внезапность телеграммы: «Выезжаю. Встречай». Сердце обежал холодок. Я не очень хорошо представляла себе нашу встречу. Столько лет я считала, что знаю Диму, и, вероятно, знала, но его микуньское «никогда не приду» и финал одесских каникул убедили, что многое нуждается в перепонимании.

Актёрам я тем не менее сказала:

– Через два дня приезжает мой муж.

– Почему же вы раньше нам не говорили, что замужем? – оживились все.

– Сама не знала, – отшутилась я.

И посыпались вопросы:

– А он красивый?

– Увидите.

– Актёр?

– Нет. Пианист.

– Хороший?

– Редкостный.

В день приезда Дмитрия как раз шёл спектакль «Наследники Рабурдена». Поезд приходил в Шадринск около восьми часов вечера.

– Доверите мне его встретить? – загорелась пылкая Галя.

– Рискну, – поддержала я её тон.

– Какой номер вагона? Во что ваш Дмитрий одет?

Я гримировалась, когда вбежал озабоченный помощник режиссёра:

– Заболела аккомпаниаторша. Говорят, ваш муж пианист? Он сумеет с ходу что-нибудь сымпровизировать?

– Но он же ещё не приехал.

– Если поезд не опоздает, ко второму акту он должен быть здесь.

– Сумеет, конечно. Но я в это время буду на сцене. Сами с ним договаривайтесь.

– А он не обидится? Так, с налёта?

– Будем надеяться.

В тот момент, когда Дима в сопровождении Гали появился за кулисами, Шарлотта на сцене разводила в камине огонь. Вскоре один из наследников должен был сесть за рояль. И вот реплика произнесена. Обычно за ней следовала вялая интродукция. А тут вдруг вместо невыразительного музыкального проигрыша – мощный взрывной аккорд, за ним – другой, сверкающая россыпь звуков, накат лавины. Аркан на горло. Почти испуг, потерянность в глазах партнёров. Неуместный концертный блеск смёл полспектакля разом.

И едва закончился акт, хор вопросов:

– Что это было?

Так, и только так могло выразиться человеческое смятение Димы, то, что привело его на Урал.

После спектакля находившиеся на сцене актёры обступили его:

– Сыграйте что-нибудь.

– Сразу? Сейчас?

– Именно!

Я разгримировывалась и слушала, как, отодвинув дорожную усталость, Дима музыкой передавал единственное, что было важно: опасение, вину и призыв. Нет-нет, конечно, я знала его! Знала! Ещё не поздоровавшись как следует, мы с Димой встретились в тот вечер – так.

Рядом с книгами, как самое ценное из имущества, было водружено Димино «приданое» – радиоприёмник ВЭФ. От одного его вида жильё поумнело. Обогревалась комната той же электроплиткой. На ней же я готовила обеды. Другого быта мы не знали.

Ни в театре, ни в музыкальной школе города вакантных мест не нашлось. Дима устроился руководителем самодеятельного вокального коллектива на Металлический завод и по совместительству подыскал место руководителя хора в одной из средних школ. Репетиции, ежедневные спектакли «на стационаре», «на выезде», Димина работа в двух местах поглощали сутки за сутками, почти не оставляя нам свободного времени.

Диме нравилось всё, что я делала на сцене. А для меня мерилом таланта был он. Лучшими минутами той поры были те, когда после спектаклей, в опустевшем театре он садился за инструмент. Музыка бессонно жила в его пальцах. Она была его сутью. Торжествовала она и тогда. Давным-давно моя несчастливая мама сказала: «Если бы мне пришлось второй раз выйти замуж, я вышла бы за пианиста». Ненасытимую тоску по музыке она, как видно, завещала нам с сестрой. У Валечки был красивый голос; когда она пела, то вся преображалась. А мою тоску по музыке утолял Дима.

Не отдавая себе отчёта в том, что учиняет с людьми многолетняя отвычка от семейной жизни, мы не слишком уверенно строили наши отношения. С выездных спектаклей я часто приезжала в три-четыре часа ночи. Сидя в грузовике, мечтала о кружке горячего чая, о вопросе: «Замёрзла? Устала?» Это, как мне казалось, должно было быть непременной частью нашего «вместе». Дима же к моменту моего возвращения досматривал второй или третий сон. Ему надо было рано вставать на работу. Я мысленно заклинала: «Люби меня, Дим! Люби! Не отходи от меня. Согрей! Совсем я не храбрец. Меня терзает неуверенность в себе. И никто об этом, кроме Александра Осиповича, не догадывается. А ты – должен!»

* * *