Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Ветер сбивал с ног, пригоршнями швырял в лицо колкий снег, слепил глаза. Сперва мы держались друг друга, но вскоре я стала задыхаться и отставать – в ту пору врачи находили у меня порок сердца. Когда удавалось протереть глаза, я ещё фиксировала чернеющие, маячившие вразброс знаки – фигурки людей. Каждый уже боролся за себя в одиночку. Шаг… ещё шаг. Падала, вставала. Стала терять веру в то, что выкарабкаюсь. Но когда неожиданно к вою ветра примешался посторонний, непонятный звук, а потом замаячил забиваемый снегом мутный свет фар, – рванулась вперёд что было сил. Слева, метрах в ста, бесноватую вьюгу таранил стрекотавший трактор с прицепом. Увязая в снегу, я устремилась навстречу двигавшемуся спасению. Трактор почти поравнялся с впереди идущими. До него было рукой подать. Кто там сидел за рулём – старый, молодой, одурманенный водкой прощелыга, – не знаю. Он не мог не видеть чернеющих на снегу фигур. Тем не менее, даже не приостановившись, трактор проехал мимо.

Мы снова сбились в кучку. Кто слал проклятия вслед протарахтевшему чудищу, кто стонал, кто просто сник. Вера в способность совершать что-то сверх собственных возможностей захлебнулась. В тот раз я поняла сполна, сколь относительна моя молодость. Лишь потрясение от беспримерного равнодушия тракториста заставило наперекор немощи выжать из себя ещё порцию сил.

Светало. Присмирела подуставшая вьюга. Впереди стал просматриваться город. Непостижимым образом мы дотащились до него. Навстречу бежал директор, кто-то ещё. Запоздалое раскаяние администрации вызвало отвращение и удесятерило обиду.

Такой ярости людей, оскорблённых безбожным к ним отношением, как на театральном собрании после того выездного спектакля, не вспомню. Всё, что актёры терпели, промерзая в грузовике, в неуютных грим-уборных, при нерегулярной выплате зарплаты, при всех своих бытовых и творческих неудачах они обрушили в тот раз на головы дирекции и профкома. Помещение, в котором происходило собрание, превратилось в поле гражданской войны: «Бездушные прохвосты! Скаредные крохоборы! Головотяпы!» – надрывно кричали актёры. «Посмотри на себя, бездарь! Что заслуживаешь, то и имеешь! Езжай работать во МХАТ!» – огрызались представители администрации.

Я была уверена, что после столь нелицеприятных слов примирение невозможно. Но вспышки справедливой ярости со временем сошли на нет. До очередной схватки наступило могильное затишье. Мне было привычнее, чем другим. Я происходила из жизни, в которой принципиально никого не защищали. Актёры же вольного театра были убеждены, что защита должна существовать. Странно, но ни дирекция театра, ни сами актёры не обращались за помощью в вышестоящие органы, понимая, что это бесполезно. Прежние просьбы – повысить кому-то зарплату, выделить театру хотя бы плохонький, но автобус вместо грузовика – райком и обком партии игнорировали, клали «под сукно».

Сверхплотный график выездных спектаклей, постоянное недосыпание, невозможность успеть отогреться вели к очевидной мысли, что возлагать надежды на какой-то «творческий рост» смешно и наивно. Такой театр, как МХАТ, отсюда представлялся не более реальным, чем висячие сады Семирамиды. При всём том на провинциальной сцене в безвестном Шадринске появлялись любопытные спектакли. Рождение их объяснялось природной одарённостью людей, сидящей в крови потребностью продемонстрировать её окружающим.

Разряжаясь, освобождаясь от неуюта кочевья, мы иногда после спектакля засиживались в фойе театра и до колик хохотали над бродячими сюжетами театральных баек. Может, и в самом деле истории были смешные, а может, и не слишком. Во всяком случае, театральные импровизации в тесном актёрском кругу совсем по-особому и в полный рост высвечивали натуральную силу талантов рассказчиков и заводил.

– Приехал, знаете ли, к нам в труппу актёр. Голосистый, но тупой как полено, – веселил нас самый старший из актёров, Молошников. – Ролей он не учил. Всегда просил суфлёра подкидывать ему текст. В труппе его не любили. Играл он у нас царя в пьесе, запамятовал название, простите. Ну так вот, по ходу спектакля вбегает вестник и вручает государю свиток с донесением. Поскольку текст там был написан от первого до последнего слова, мы решили над ним подшутить и подменили свиток чистой тканью. Он этот свиток вальяжно так разворачивает, глядит, а там – пусто. Он, знаете ли, шельмец, не растерялся. Протягивает свиток рядом стоящему актёру и велит: «Читай, боярин». Мы все замерли. А тому парню тоже смекалки не занимать: возвращает с поклоном обратно, разводит руками и уж так виновато и горестно говорит: «Прости, государь-батюшка, грамоте не обучен». Ну и пришлось «царю» отсебятину нести…

Главреж театра Николай Васильевич Зорин с озорным блеском в глазах мимоходом бросил мне:

– В «Наследниках Рабурдена» Золя будете у меня играть Шарлотту.