Жизнь Шарлотты Бронте

Видимо, в сердце каждой из сестер росло затаенное, невыговоренное чувство облегчения от того, что их проект не удался. Да-да! Унылое чувство облегчения от того, что взлелеянный ими план был опробован и обернулся неудачей. Ведь дом, который время от времени служил пристанищем их брату, вряд ли мог быть подходящим местом для детей посторонних людей. По всей вероятности, они тайно пришли к пониманию, что его привычки временами делали его общество крайне нежелательным. Возможно, к этому времени они уже слышали беспокойные слухи о причине того раскаяния и терзаний, которые порой делали его неугомонным и неестественно веселым, а порой угрюмым и раздражительным.

В январе 1845 года Шарлотта пишет: «В этот раз в общем и целом Бренуэлл был тише и менее раздражен, чем летом. Энн, как обычно, добрая, ровная и терпеливая». Затаенная боль, которую он доставлял своим родным, приобрела к этому времени более выраженную форму и решительно сказывалась на здоровье и настроении Шарлотты. В начале года она ездила в N. попрощаться со своей любимой подругой Мери, уезжавшей из Англии в Австралию. Но гнетущее ее бремя не становилось легче, оно выражалось в унынии, предшествующем окончательному разоблачению греха, в котором ее брат был соучастником, греха, который толкал его к регулярному злоупотреблению спиртными напитками и который настолько околдовывал его, что никакое, даже самое суровое осуждение со стороны других – и никакое временное раскаяние, каким бы оно ни было искренним – не могло заставить его стряхнуть с себя опутавшее его наваждение.

Настало время поведать эту историю. Если бы я только могла, я бы предпочла не делать этого: но помимо того, что дело это известно столь многим людям, что оно стало в некотором роде достоянием общественности, возможно, раскрывая несчастье, бесконечные терзания, унижающие человеческое достоинство привычки и раннюю смерть ее сообщника в грехе, а также тяжкую, продолжительную муку его близких, можно будет пробудить хотя бы подобие раскаяния в той ужасной женщине, которая не только продолжает жить, но и вращаться в вихре светских лондонских развлечений, слывя за жизнерадостную, одетую по последней моде, цветущую вдову.

Бренуэлл, как я уже писала, получил место домашнего учителя. С талантами налицо, блестящий собеседник, обладающий хорошим письменным слогом, со способностями к рисованию, жаждущий признания, он влюбился в замужнюю женщину, старше его почти на двадцать лет[129]. Его не извиняет тот факт, что она сделала первый шаг к сближению и вступила с ним в «любовную связь». Она была такой смелой и искушенной, что совершила это прямо в присутствии своих детей, быстро приближавшихся к совершеннолетию, и они угрожали ей, что если она не будет потакать тем или иным из их слабостей, то они расскажут своему прикованному к постели отцу, как она «сошлась с мистером Бронте». Он был настолько обольщен этой зрелой безнравственной женщиной, что нехотя отправился домой на каникулы, остался там на самый короткий срок, изумляя и огорчая их всех своим необычным поведением – то находясь в состоянии эйфории, то глубокой депрессии, – виня себя в самом низменном обмане и предательстве, хотя и не уточняя, в чем они состоят, и в целом демонстрируя раздражительность, граничащую с безумием.

Шарлотта и ее сестра глубоко переживали из-за его странного поведения. Он утверждал, что он более чем доволен своим местом, и оставался на нем дольше, чем на какой-либо иной должности, поэтому они не могли предположить, что что-либо с этим связанное могло превратить его в столь беспокойного упрямца, одновременно легкомысленного и страдающего. Но ощущение того, что с ним что-то не в порядке, выматывало и тяготило их. Их вера в его будущую карьеру постепенно иссякала. Он больше не был гордостью всей семьи, их преследовал неопределенный страх, что он может оказаться их величайшим позором. Но мне кажется, что они уклонялись от любой попытки дать определение своим страхам и говорили о нем между собой как можно меньше. Им ничего не оставалось, как размышлять, горевать и изумляться.

«20 февраля 1845.

Я провела не слишком приятную неделю в Х.; из-за головной боли, болезненного состояния и плохого настроения из меня вышла плохая собеседница, своим унынием подавлявшая оживленное, говорливое и веселое общество, собравшееся в этом доме. За все время, что я там была, мне так и не удалось почувствовать себя частью общей компании хотя бы на час. Я уверена, что все, за исключением, пожалуй, Мери, были очень рады моему отъезду. Я начинаю чувствовать, что во мне сейчас так мало жизненных сил, что я не вписываюсь ни в какую компанию, кроме крайне тихих людей. Возраст ли меня так меняет или что-либо другое?»