Жизнь Шарлотты Бронте

«Я ничего так не боюсь, как праздности, инерции, оцепенения способностей. Когда тело ленится, дух жестоко страдает; я бы не знала этих мучений, если бы могла писать. Раньше я проводила за этим занятием целые дни, недели, месяцы, и не совсем безрезультатно, так как и Саути и Кольридж, двое из наших самых лучших авторов, которым я посылала свои рукописи, сочли уместным выразить свое одобрение; но сейчас у меня слишком слабое зрение, и если я буду много писать, я ослепну. Слабое зрения для меня – это чудовищное лишение, если бы не оно, знаете, сударь, чтобы я сделала? Я бы написала книгу и посвятила ее своему учителю литературы, единственному учителю, с которым я когда-либо занималась – Вам, сударь! Я часто говорила Вам по-французски, скольким я обязана Вашей доброте и Вашим советам. Я бы хотела сказать это единожды и по-английски. Но это невозможно и не надо об этом мечтать. Путь в литературу для меня закрыт… Не забудьте сообщить мне, как Вы себя чувствуете, как чувствуют себя мадам и дети. Я надеюсь вскоре получить от Вас весточку, и от этой мысли мне становится светло на душе, ведь воспоминания о Ваших благодеяниях никогда не изгладятся из моей памяти, и пока будут живы эти воспоминания, будет живо и уважение, которое Вы мне внушили. С искренним почтением».

Возможно, что даже сестры и самые близкие друзья не знали об охватившем ее в это время страхе неизбежной слепоты. Зрение, которым она все еще обладала, она жертвовала своему отцу. Она лишь изредка шила, писала только по необходимости и занималась главным образом вязанием.

«2 апреля 1845.

Я ясно вижу, у меня не остается никаких сомнений в том, что на этом свете нет ни грамма чистого счастья. Болезнь Х. приходит в одно время со свадьбой Х. Мери Т. обрела свободу, но на пути к приключениям и испытаниям, к которым она так долго стремилась, ее неизменными спутниками оказались болезни, трудности, опасности. Возможно, она избежала юго-западных и северо-западных штормовых ветров, или же они истощили свою ярость на суше и не слишком взбаламутили море. Если же было иначе, то ей пришлось испытать суровую качку, в то время как мы спали или лежали в своих постелях, думая о ней. И все же такая реальная, физическая опасность, когда она проходит, оставляет чувство удовлетворения от борьбы с трудностями и победы над ними. Неизменным итогом этого являются сила, мужество и опыт, в то время как чисто умственные терзания вряд ли приводят к хорошим результатам, разве что они делают нас относительно менее чувствительными к телесным страданиям… Десять лет назад я бы хохотала над твоим рассказом о том, как ты приняла доктора-холостяка за женатого человека. Я бы точно сочла тебя чрезмерно скрупулезной и удивлялась, как ты можешь сожалеть о том, что была любезна с порядочным человеком только потому, что он оказался одиночной, а не парной особью. Сейчас, однако, я осознаю, что твоя скрупулезность основана на здравом смысле. Я знаю, что, если женщины не желают, чтобы их заклеймили охотницами за мужьями, они должны себя вести и выглядеть, как мрамор или глина – холодными, безразличными и бескровными; ведь любое подобие чувства, радости, грусти, дружеского расположения, антипатии, восхищения, отвращения будет скорее всего сочтено попыткой заарканить мужа. Но ничего страшного! В конце концов женщин с хорошими намерениями успокоит их собственная совесть. Поэтому не слишком опасайся показывать себя такой, какая ты есть, ласковой и добросердечной; не подавляй сурово свои эмоции и чувства, сами по себе прекрасные, из-за того, что ты боишься, как бы какой-нибудь кобель не подумал, что ты ими пользуешься, чтобы его очаровать; не обрекай себя на жизнь в полдыхания, из-за того что при демонстрации слишком заметного оживления некому прагматически настроенному субъекту может взбрести в голову, что ты решила посвятить свою жизнь такому глупцу, как он. Все-таки сдержанность, приличное поведение и умеренность являются главным сокровищем для женщины, и ты им обладаешь. Напиши мне поскорей, я чувствую прилив злобы и нуждаюсь в том, чтобы меня погладили по шерстке».

«13 июня 1845.