Жизнь волшебника

подцепить вилкой скользкий маринованный грибок. Смугляна понимает, что сейчас их тройные

отношения становятся очевидными даже для тех, кто в них не верил. Конечно, кто-то тут

сочувствует ей, кто-то – Тоне, но обидней всего другая очевидность: все видят, что она не любима.

Одно дело – знать это, независимо сидя на горке, и другое дело – здесь, когда ты как на блюдечке.

Да ещё после двух выпитых рюмочек… Но чем, скажите, она хуже тех жён, с которыми сейчас

неуклюже топчутся их совхозные мужья?!

Мгновенно, как бы со стороны увидев своё жалкое положение, Нина громко, неожиданно даже

для себя всхлипывает и с прорывающимся рыданием бежит в вестибюль. За ней мчатся, будто

преследуя её, румяная, подвыпившая Ципилма и ещё одна, не понимающая, что происходит,

худенькая молоденькая училка. Последняя срывается просто так: и за компанию, и оттого, что

выпила. В вестибюле под вешалками они так долго успокаивают и уговаривают Нину Дуфаровну,

что уже и сами едва не плачут от сочувствия, правда, не совсем ясно понимая, чему именно

сочувствуют.

Роману остаётся лишь одно – подождать, пока жена немного успокоится, и увести её с этого

только что начинающегося вечера. Он подходит к ней с её почти агрессивной группой поддержки,

но Смугляна, став в какую-то пьяненькую, вызывающую позу с высоко поднятым подбородком,

объявляет, что сначала ей надо заново накраситься! Что ж, если ты недостаточно крашеная, чтобы

идти по тёмной улице и по степи, где бегает только Мангыр, то красься, конечно, на здоровье. Нина

с подругами удаляется куда-то в кабинет.

– Не такая уж она и хорошая, как ты её нахваливал, – скороговоркой жалуется Тоня, тут же

оказавшись рядом. – Своим поведением сегодня она просто оскорбляет меня. Я пытаюсь с ней

говорить, а она всё сквозь зубы. И смотрит весь вечер с презрением. А за что? Я сегодня даже

близко к тебе не подхожу. Я вообще, как ты и просил, делаю всё, чтобы не ссориться с ней. Но у

меня тоже есть достоинство. Чем я хуже её? Почему я должна стлаться перед ней? Она обычно

зайдёт ко мне в интернат, я ей что-то говорю, а она вдруг смолкнет и сидит глазками хлопает,

думает, видите ли, о чём-то. А я перед ней хвост распушаю, вроде заискиваю. Ну, если ты чем-то

недовольна, то и скажи прямо: «Слушай, давай покончим со всем этим». В общем, уволь меня,

пожалуйста. Ты под неё подстраиваешься – это твоё дело, а мне надоело…

И что ей тут ответишь?

Когда, забрав детей от Матвеевых, Мерцаловы пешком возвращаются домой, Смугляна

взыскательно спрашивает:

– Что она говорила тебе, когда я уходила краситься?

Ну надо же – уже донесли! «И мне тоже надоело ловчить между вами», – наконец-то мысленно

отвечает он Тоне, а раз так, то пересказывает жене всё, почти ничего не смягчая.

– Мои отношения с ней тоже неестественные, – признаётся Нина. – Она говорит со мной каким-

то фальшивым задушевным тоном, будто ожидает от меня чего-то невероятного. Мне даже

слушать её неприятно. Потому-то я и молчу, чтобы не ссориться.

Да уж, попробуй с вами разберись! Хотя и сам-то хорош! Ведь для того, чтоб не испортить себе

этот праздник, им надо было вести себя совсем не так. Теперь картина рисуется другой. Вот входят

они в этот зал, но не каждый сам по себе, а вместе. Не воровато и сконфуженно, а открыто, дерзко

и весело. Да, мол, мы такие! Мы живём вот так – как хотите, так нас и судите. И за стол садятся

вместе: одна из них рядом, другая за столом напротив. Начались танцы, он вскакивает и

приглашает ту из них, которая сидит спиной к залу, так, чтобы оставшаяся могла видеть их, не

оборачиваясь и не чувствуя себя неловко от этого. А потом, на половине танца, он приглашает и

другую. И, главное, всё это смело и уверенно. А они пришли как воры. Общественное мнение их,

понимаете ли, давит. Да дело тут не в сильном общественном мнении, а в их собственной

слабости. И в первую очередь, в слабости его.

* * *

Тони, несмотря на их договорённость, нет дома. И это первый случай, когда он входит в её

квартиру, воспользовавшись своим ключом. Когда-то они говорили об этой возможности как о чём-

то важном и символическом.

Нащупав выключатель и включив свет, Роман скидывает куртку, проходит и садится в кресло.

Весь сегодняшний день проведён за учебниками по электротехнике (из сетей ожидается комиссия

для принятия аттестационного экзамена). От схем и инструкций шум в голове. Пока Тони нет

(наверное, она задерживается в интернате) можно и отдохнуть. Он берёт будильник и на всякий

случай заводит его сразу на половину второго – Тоня сегодня может и вовсе не прийти.

Расслабляясь, Роман вытягивается в кресле, но отключиться не выходит. Помучившись минут

десять, переходит на кровать, но сна нет и там. Мешают звуки на лестничной площадке: кто-то

выходит из соседней квартиры, кто-то, сильно топая, поднимается по гулким деревянным

461

ступенькам. Хорошо бы не прислушиваться ни к чему, да в чужой (всё-таки в чужой) квартире не

получается. Потянувшись и подняв руки, Роман цепляет гитару, висящую над кроватью. Кармен всё

мечтает научиться играть, но терпения у неё тоже не достаёт. Сняв гитару, Роман кладёт её на