Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

Молодая девушка удалилась и появилась снова в сопровождении двух других, принесших, подобно ей, по две подушки красного бархата, которые они положили одну на другую на ковер.

– Наши кресла, – сказал сэр Гунчтон. – Сядем, господа.

– Недурно! – вполголоса сказал д’Ассеньяк. – В этом приёме есть нечто мистическое, таинственное… Маленькие японки очень милы… Но меня занимают эти ширмы… Что может скрываться за ними?..

– Вы сейчас увидите, – улыбаясь, ответил сэр Гунчтон.

– Да, зала эта очень хороша – сказал Данглад, – но я боюсь, как бы запах, который царит в ней, не причинил мне головной боли…

– Аромат драгоценного дерева, сжигаемого здесь?.. Если этот аромат беспокоит вас, я попрошу Чианг-Гоа, чтоб она велела потушить курильницы.

– Вы попросите?.. А каким образом? – возразил д’Ассеньянк. – Вероятно знаками? Ведь вы не знаете, я думаю, ни по-китайски, ни по-японски?

– Я буду изъясняться на моем отечественном языке.

– Ба! Чианг-Гоа говорит по-английски?

– Не так, конечно, чисто, как член парламента, но порядочно для того, чтобы поддержать разговор. Она также знает несколько слов по-испански и по-французски…

– Право? Браво!.. Если она согласна, мы сделаем обмен. Я её выучу говорить по-французски: je t’aime! а она научит меня по-японски.

Данглад иронически склонил голову.

– Мой милый Людовик! – сказал он, – ты очень притязателен, думая что ждали именно тебя, чтоб брать и давать эти уроки.

Легкий шум за ширмами приостановил ответ д’Ассеньяка. Шум этот происходил от прикосновения шёлка к обоям.

Божество было там… Оно должно было явиться… Д’Ассеньяк и сэр Гунчтон внимательно и безмолвно ожидали.

Даже сам Данглад устремил свой любопытный взгляд на ширмы. Божество появилось!

Д’Ассеньяк и Гунчтон испустили крик восторга. Данглад тоже не мог удержать невольного восхищения.

Ясно, что, как опытная актриса, Чианг-Гоа, готовя свое появление на сцену, рассчитала на внезапность. Уже знакомый с ней, сэр Гунчтон, мог бы предупредить своих товарищей, но он предпочёл доставить им всю прелесть изумления. Войдя в залу, через дверь, сообщавшуюся с её будуаром позади ширм и с минуту поглядев через тщательно скрытое отверстие на своих посетителей, Чианг-Гоа поднялась по лестнице, покрытой бархатом и стала в самой выгодной позе.

Она была одета в голубом шелковом платье, отделанном газом и крепом того же цвета; с её шеи артистически спускался длинный плащ, на голове у неё был золотой убор, украшенный бриллиантами и рубинами.

Правы ли были сэр Гунчтон и Нагаи Чинаноно, называя Чианг-Гоа несравненной красотой?

Да; она была неподражаема. В ней не было ничего, кроме глаз продолговатых, как миндалины, что бы напоминало женщин её племени. Продолговатое лицо, широкий лоб, розовый прозрачный цвет лица, длинные выгнутые брови – все в ней было своеобразно. Но всего сильнее поразили Данглада и д’Ассеньяка её черные словно вороново крыло волосы, обильными волнами падавшие между складок плаща до её крохотных ножек, обутых в сафьяновые туфли.

Безмолвная, стоя перед гостями на вершине эстрады, освещенной двадцатью фонарями; одетая в шелк, в пурпур, золото, обвитая своими роскошными волосами, – Чианг-Гоа была прекрасна, – более, чем прекрасна; она была великолепна!..

Быть может, то был оптический обман! Быть может, вблизи эта красота потеряла бы свой блеск и свою обольстительность. Но верно и то, что рискуя разочароваться, мало людей могло отказаться от жажды подержать в своих объятиях «бриллиант Иеддо». А обладание, – было не роковым разочарованием? Нет, так как сэр Гунчтон обладал Чианг-Гоа и снова алкал обладать ею.

Произведя эффект, богиня, как простая смертная, уступая усталости, скорее скользнула, чем села на подушки, подобные тем, которые занимали её посетители.

Было время европейцам нарушить молчание, которое как бы ни было красноречиво, продолжаясь, могло сделать холодным первое свидание.

В качестве путеводителя обоих французов сэр Гунчтон имел ещё преимущество быть старым знакомым хозяйки, – хотя это преимущество могло быть нелепостью, ибо Чианг-Гоа принимала столько разнообразных лиц, что очень легко могла позабыть о сэре Гунчтоне.

Но во всяком случае ему следовало начать разговор и он начал:

– Прелестная Чианг-Гоа, – сказал он, – позвольте прежде всего от имени всех нас поблагодарить, что вы удостоили открыть для нас вашу дверь.

– Скорее, я должна гордиться, сэр Гунчтон, – возразила Чианг-Гоа, – тем, что вы и ваши друзья удостоили посетить бедную затворницу.

При последних словах, произнесенных довольно чисто по-английски, Данглад несмотря на торжественность положения, не мог удержаться от улыбки, которая была замечена Бриллиантом, потому что последовал вопрос:

– Разве я смешна?

Этот прямой вызов нисколько не удивил Данглада.

– Поистине, нет, – возразил он; – смешного в вас нет, но преувеличенная скромность, по-моему, есть. После того, что я слышал, вы уж никак не затворница, а по тому, что я вижу, да будет позволено мне сказать что жаловаться на бедность было бы с вашей стороны неблагодарностью…

Чианг-Гоа не спускала взгляда с Данглада, пока он говорил.