Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

– Очень, вероятно. Положительно одно только, что она живет на широкую ногу. Не правда ли Нагаи?

– Почем мне знать! Разве я бывал у Чианг-Гоа?

Сэр Гунчтон захохотал.

– Это уж слишком! – сказал он. – Именно вы в последний раз так расхваливали мне её красоту и роскошь её жилища, что возбудили во мне желание войти в сношения с «бриллиантом Иеддо», как прозвали Чианг-Гоа.

– Ну, это правда! – сознался японец. – Имея, господа, жену и детей, не делаешься же мраморным. Да, я был у неё один раз…

– Один раз только?

– Ну, может быть, два раза, но не больше… я видел Бутон-Розы…

– Кто это Бутон-Розы? сказал д’Ассеньяк.

– Чианг-Гоа. Чианг-Гоа значит – Бутон-Розы.

– « Бутон-Розы»! «Бриллиант Иеддо»!.. Сколько имен для одной куртизанки!.. – сказал Данглад.

– И они заслуженны, – пылко ответил японец. – По своей свежести Чианг-Гоа – истинно розовый бутон, по блеску – чистый бриллиант…

– А сколько лет этому бриллианту? этому бутончику?

– Четырнадцать.

Д’Ассеньяк и Данглад сделали невольное движение.

– Четырнадцать лет! – повторил первый. – А сколько времени её известности?

– Три года.

Оба друга сделали новое движение.

– Вы забываете, – улыбаясь, сказал им сэр Гунчтон, – что в этой стране девушка в десять лет становится женщиной и в двенадцать часто матерью…

– И увядает, сохнет, стареет в двадцать… Такова участь ранних плодов: они не сохраняются. Но, – продолжал Данглад, – один вопрос: мне говорили что китайцы вообще мало любимы и уважаемы в Японии; – каким же образом в занятии профессией, без сомнения исключительной… которой, однако, вероятно, занимаются и японские женщины, – таким образом, в первом ряду стоит китаянка?..

– Потому, – ответил Нагаи Чинаноно, – что для нас китаянка – не то…

– Что китаец?

– Правда, – наивно продолжал японец. – Притом Чианг-Гоа так мало жила на родине, что не могла заразиться грубостью нравов…

– Ноги у неё не раздавлены, как у знатных дам Пекина, Чиян-Чина – и Шанхая? спросил д’Ассеньяк. – Она не ходит, привскакивая, как индейка?

– Полноте! – сказал сэр Гунчтон. – Она ходит так же грациозно, как и всякая другая женщина, обладающая грацией.

– Но, кто же привез её в Иеддо? – осведомился Данглад.

– Фигляры и странствующие гаеры. Её отец, бывший купцом в Шанхае, когда она явилась на свет, приказал слуге бросить её в пруд под тем предлогом, что она была третьей дочерью, и что двух и то было много. На дороге слуга встретил скоморохов…

– Которые взяли к себе ребенка и воспитали его, как это постоянно бывает в мелодрамах, – смеясь, сказал д’Ассеньяк. – И эта крошка, приговоренная отцом для откармливанья рыб, и своими покровителями назначенная для прыжков сквозь обручи, в настоящее время, – о, провиденье! – столичная львица!.. Я даю ей третье название. Когда вам наскучит называть ее бутоном розы и бриллиантом Иеддо, – зовите ее львицей; это польстит ей. А теперь, когда мы достаточно узнали о Чианг-Гоа, не пойти ли нам, господа, принести ей наши поздравления? На самом деле, далеко ли отсюда живет она?

– Нет, – отвечал сэр Гунчтон, – около двух миль, в квартале Куроди, одном из самых аристократических кварталов в Иеддо. Через час мы у неё будем.

– А нужно ли, – полюбопытствовал Данглад, – чтобы наша стража следовала за нами?

– Без сомнения, – ответил Нагаи Чинаноно, – наш город почти безопасный днем, ночью не так безопасен. Особенно иностранцы должны остерегаться встречи с ронинами.

– Это ещё кто?

– То же, что итальянские «брави», – сказал Гунчтон. – всегда готовые на убийство, лишь бы только заплатили им.

– Но для кого нужна наша смерть, чтоб на неё тратились? – сказал д’Ассеньяк.

– О! Когда у них нет приказаний, они, чтобы набить руку, работают для себя и, как уже сказал нам наш друг Нагаи, тогда, главным образом, они обращаются к иностранцам, ибо для них менее опасности в таком случае. Но с вашей стражей вам нечего опасаться. Вы не с нами, Нагаи?

Японец принял свой строгий прежний вид.

– Сэр Гунчтон, – вскричал он, – довольно смеяться! Вы не думаете, что я так и оставлю свой дом… Глупости делаются раз, а не два.

– То есть не три раза, как вы нам признались…

– Да нет же; я ни в чем не признавался… Притом же, – прибавил японец после минутного размышления и подавляя вздох, – ведь вы не предуведомили обо мне Чианг-Гоа; вы шутили?..

– Да… и быть может, был не прав… а?..

– Нет, вы были правы, и я очень благодарен вам за вашу благоразумную сдержанность. Господа, желаю вам всякого успеха и рассчитываю еще раз увидать вас перед вашим отъездом.

– Конечно, дорогой амфитрион, мы увидим вас снова, если только ронины не изрежут нас в куски, – говорил д’Ассеньяк, весело пожимая руку японцу. Данглад молчал; он был занят. Невольно он задумался о предстоящем свидании с Чианг-Гоа.

Данглад и д’Ассеньяк вошли в носилки. Сэр Гунчтон ехал верхом с левой стороны. Стражи следовали за ними, безмолвные как тени, бесстрастные как автоматы. Им было заплачено. Что им было до того, куда вели их?

– Мы приближаемся, – сказал сэр Гунчтон двум друзьям; – но прежде, чем проникнуть в храм, не хотите ли выслушать несколько последних слов, по поводу обычаев божества.