Жозефина. Письма Наполеона к Жозефине

Зато была задача, с которой Жозефина справилась.

Императрице надлежало вернуть двору роскошь, унесенную Революцией, воссоздать этот великий источник преуспеяния нации, оживлявший страну от Лиона до Руана.

Она должна возбудить артистическую энергию, заставить творить прекрасное и дорогое.

Она должна задавать тон.

И императрица с наслаждением задает тон. И задает планку в денежных тратах. Вот в чем Жозефине не было равных!

Ежегодно императрица тратила только на туалеты 1 миллион франков. Следует учесть, что выделено было ей «на тряпки» всего 360 000 франков. Но аппетиты Жозефины унять невозможно.

На императора обрушивается поток неоплаченных счетов. Император в разные годы заплатит: 701 873 франков, 650 000 франков, 391 090 франков, 60 000 франков, 400 000 франков. Счета летели за ним и на остров Эльба.

И все же не стремление к роскоши самой по себе нужно ставить Жозефине в вину. Роскошь – это один из принципов наполеоновской системы. Вина императрицы в том, что она не знает меры. Она виновата не столько в тратах, сколько в долгах.

Долги эти Жозефина делает бессознательно, она покупает всё, что блестит, всё, что радует глаз. Здесь сказывается ее креольская юность. Беспечная, она подписывает финансовые обязательства, совершенно не беспокоясь об их покрытии.

А когда приближался оговоренный срок, она, желая обмануть саму себя, по словам мемуариста, «часто посылала сказать купцам, чтобы те представляли счет только на половину суммы». Но другая-то половина не исчезала. Так долги накапливались. В 1812 году только Леруа, законодателю мод, демону-искусителю Жозефины, причиталось 58 000 франков.

Умеющий быть вкрадчивым и мягким, наглый и заносчивый Леруа в компании со знаменитой портнихой мадам Ремболь (которую он впоследствии выставил за дверь фирмы, чьей славе она пожертвовала свое имя) с 1804 года буквально обложил податью элегантное парижское общество.

Ему, пленительно-изящному тирану, Жозефина сопротивляется еще меньше, чем кому-либо другому.

И он не советует, он приказывает. И Жозефина с наслаждением и трепетом внимает приказаниям.

Леруа создает необыкновенные платья. Платья, которые скорее раздевают, нежели одевают, скорее обличают, нежели облекают.

Как-то Жозефина произвела очередной фурор, явившись в платье от Леруа. Оно было сделано (уместнее сказать – сотворено) из тюля и изукрашено вышивкой серебром, подол обрамляла кайма с вышитыми синелью маками и розами.

Поражали и другие работы искусника и искусителя в одном лице: например, платья со стальной вышивкой, охотничьи костюмы из амарантового бархата, вышитые золотом. При этом Леруа ухитрялся оставаться в пределах вкуса. Роскошь его моделей не оскорбляла, а услаждала зрение.

А вот счета за эти шедевры глаз не ласкали. Прибыль Леруа намного превышала затраты на производство. И то, что императрица всегда оставалась в долгу перед ним, дела не меняло.

Как-то один из поставщиков императрицы, получив 35 000 франков по счету в 80 000, делился радостью с товарищами – и эта сумма с лихвой покрыла его расходы.

Жозефина – птичка с Мартиники, Жозефина – императрица Франции. Это одна и та же женщина. Она ничуть не изменила привычек. Изменились только цифры в счетах.

Наполеон – соавтор легенды о Жозефине

Легенда о Жозефине живуча. Как живуча всякая романтическая и трогательная история. Она появилась во времена Империи и заимствовала от этой эпохи ее чувствительность. Мало кто из историков смог противиться обаянию сказки о Жозефине.

Достойно внимания, что легенда зародилась среди женщин – сентиментальных и нервных, стремящихся к поклонению кумиру и желающих видеть только то, что отвечает их представлениям о прекрасном.

Вот свидетельства женщин: «Жозефину начинали любить еще до того, как слышали ее голос»; «Чувствовали, что она приносит счастье»; «Кто вспоминает о ней, не благословляя ее? Кто произносит имя Жозефины, не прибавляя: 'такая добрая, такая благотворительница, столь любимая всеми?"».

И т. д. и т. п.

В эпоху Империи Жозефина взлетает на недосягаемую высоту, равную той, на которую вознесся сам Наполеон.

Она разделяет его триумф.

Крики приветствий обращены в равной степени к императору и к императрице, когда их кортеж следует среди ликующей и восхищенной толпы подданных.

Более того, ажиотаж не спадает и когда венценосная чета недосягаема для глаз.

Вот Мюрат в марте 1806 года въезжает в Дюссельдорф. Толпа в восторге. Крики «Да здравствует Наполеон! Да здравствует Жозефина!» раздавались со всех сторон. Их инициалы красовались везде. Везде говорили о славе Наполеона. И, как бы в продолжение славословия в его адрес, на устах у всех были рассказы о благодеяниях Жозефины.

Какой поток поэзии – од, строф без рифм и стансов без созвучий! Всё это изливалось в посвящаемых Жозефине альманахах и народных листках, которые, собранные воедино, образовали бы устрашающие тома.

По городам странствовали куплеты вроде этих, которые распевали в 1804 году в Ахене:

Наполеон – опора народа, которому Жозефина очень дорога,

Они оба несут благо Франции…

И т. д.