Жуков

Выступили поочередно члены Политбюро ЦК партии Г. М. Маленков и В. М. Молотов. Оба они стремились убедить присутствующих в моей вине. Однако для доказательства не привели каких-либо новых фактов, повторив лишь то, что указывалось в показаниях Телегина и Новикова.

После Маленкова и Молотова выступили Маршалы Советского Союза И. С. Конев, А. М. Василевский и К. К. Рокоссовский. Они говорили о некоторых недостатках моего характера и допущенных ошибках в работе. В то же время в их словах прозвучало убеждение в том, что я не могу быть заговорщиком.

Особенно ярко и аргументированно выступил маршал бронетанковых войск П. С. Рыбалко, который закончил свою речь так: «Товарищ Стадий! Товарищи члены Политбюро! Я не верю, что маршал Жуков — заговорщик. У него есть недостатки, как у всякого другого человека, но он патриот Родины, и он убедительно доказал это в сражениях Великой Отечественной войны».

Сталин никого не перебивал. Предложил прекратить обсуждение по этому вопросу. Затем он подошел ко мне, спросил: «А что вы, товарищ Жуков, можете нам сказать?» Я посмотрел удивленно и твердым голосом ответил: «Мне, товарищ Сталин, не в чем оправдываться, я всегда честно служил партии и нашей Родине. Ни к какому заговору не причастен. Очень прошу вас разобраться в том, при каких обстоятельствах были получены показания от Телегина и Новикова. Я хорошо знаю этих людей, мне приходилось с ними работать в суровых условиях войны, а потому глубоко убежден в том, что кто-то их принудил написать неправду».

Сталин спокойно выслушал, внимательно посмотрел мне в глаза и затем сказал: «А все-таки вам, товарищ Жуков, придется на некоторое время покинуть Москву». Я ответил, что готов выполнить свой солдатский долг там, где прикажут партия и правительство…»

В июне 1946 года Маршал Советского Союза Г. К. Жуков вступил в должность командующего войсками Одесского военного округа. Полгода тогда отделяло его от пятидесятилетия.

О ДОЛГОМ ВЕЧЕРЕ ЖИЗНИ

Несмотря на изобилие впечатляющих эпитетов, чаще звонких, чем осмысленных, о маршале Жукове, информационное затемнение, опустившееся на его жизнь и деятельность в середине 1946 года, так и не рассеялось. Больше того, ограничения, введенные тогда по известным причинам, не были в новинку, а пожалуй, только усилили печать секретности, наложенную на работу Жукова много раньше потребностями войны. С согласия, а нередко по указанию самого военачальника. Писатель С. С. Смирнов, прославившийся восстановлением правды о Великой Отечественной — в первую очередь истории героической обороты Брестской крепости, в сущности, признал свое бессилие, когда речь зашла о Жукове. Он писал:

«В газетах тех военных лет не найдешь почти никаких материалов о нем — ни очерков писателей, ни журналистских интервью с ним. Сохранилось очень немного фотографий того времени, на которых изображен Жуков. В киноархивах кадры, запечатлевшие его военные будни, измеряются несколькими сотнями, если не десятками метров.

Однажды в разговоре с маршалом я посетовал на этот недостаток исторически важных материалов о нем. Жуков в ответ усмехнулся.

— Я ведь приказал своей охране, чтобы ко мне не допускали ни журналистов, ни кино- или фоторепортеров, — сказал он. — Теперь я понимаю, что сделал ошибку, но тогда казалось, что об истории думать некогда, все мысли и чувства были направлены на одно — как победить врага и скорее закончить войну».

Редактор «Красной звезды» Д. И. Ортенберг «выбил» у Жукова статью о боях на Халхин-Голе. Это был единственный успех газетчиков. Когда же они пытались соблазнять — материал будет подготовлен и останется только «подправить и подписать», то получили от Жукова решительный отпор. Ортенберг запомнил, как Жуков посмотрел на него «если не злыми, то гневными глазами» и бросил: «Нет уж, эти штуки бросьте».

Тягу к перу Жуков в годы войны подавил, разумеется, не без внушения Верховного. Причем это случилось в первое военное лето — Жуков обмолвился у Сталина, что собирался выполнить просьбу написать статью. Верховный резко заявил, что это не дело начальника Генштаба. Его задача, погрозил пальцем Сталин, «заниматься фронтами, а не сочинительством».

Георгий Константинович, по всей вероятности, одним из первых среди наших военачальников приступил к обобщению опыта войны, проще говоря, написанию мемуаров. Он считал это чрезвычайно важным и имел четкое представление о том, как именно это нужно делать. В беседе с К. М. Симоновым спустя десятилетия после войны маршал сказал: военачальников не место огромным спискам, имен и огромному количеству боевых эпизодов с упоминаниями тех или иных случаев героизма. В: тех случаях, когда это преподносится как личные наблюдения, — это неправда. Ты, командующий фронтом, сам этого не видел, не присутствовал при этом, не знаешь лично человека, о котором идет речь, не представляешь себе подробностей его подвига. В большинстве случаев эти факты в мемуарах берутся из чужих материалов.