Это «греческое» понимание самозаконодательства как автономии
отлично разъясняет Корнелиус Касториадис. Автономия не может заключаться в «деятельности в соответствии с законом, который обнаруживается в неизменном Разуме и который дан раз и навсегда. Она состоит в неограниченном вопрошании себя относительно закона и его оснований, так же как и относительно способности, открываемой таким вопрошанием, производить, делать, институционализировать нечто (поэтому также и говорить нечто). Автономия есть рефлективная деятельность некоего разума, творящая его самого в бесконечном движении и индивидуального, и общественного разума» (Castoriadis С. Power, Politics, Autonomy // Castoriadis C. Philosophy, Politics, Autonomy / D.A. Curtis (ed.). N.Y.: Oxford University Press, 1991. P. 164). Касториадис четко противопоставляет эту классическую концепцию самозаконодательства как автономии – той, которую мы находим у Канта. Среди многочисленных различий между ними нам интересны прежде всего два. Первое из них заключается в том, что «греческая автономия» выражает способность нечто делать, которая развивается в процессе делания. Второе различие состоит в том, что «греческая автономия» не только немыслима как «независимость от эмпирического», но, напротив, является той специфической формой взаимодействия с ним, в которой и благодаря которой происходит самоконституирование общности, практикующей автономию. См.: Castoriadis С. The Greek Polis and the Creation of Democracy // Ibid. P. 121.
Вернуться
280
Кант И.
Лекции по этике. М.: Республика, 2000. С. 39.
Вернуться
281
Aquinas Thomas St.
Summa Theologiae // O.P. Vol. 5 / Th. Gil-by (ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 19. Еще раз отметим то, что в теологии и классической метафизике существовали противоположные решения этой проблемы, с которыми и полемизирует Фома. Много позже Лейбниц конденсирует суть таких противоположных подходов в следующих формулировках: Бог делает законы мироздания «не по желанию, а по разуму», «всякое отношение… идет не от воли, а от природы Бога или, что то же, от идеи вещей» (Ягодинский И.И. Неизданное сочинение Лейбница «Исповедь философа». Казань: Императорский университет, 1915. С. 19). Мы сосредоточились на томистском решении проблемы творения потому, что только в его рамках свобода доводится до того значения законотворчества, в котором, как сказал бы Гегель, она соответствует своему понятию.
Неудивительно, что полноценное понятие автономии в Новое время находит свое убежище в так называемой республиканской
политической философии (Квентин Скиннер предпочитает называть ее «неоримской»), противопоставляющей себя либерализму, в том числе, если не в первую очередь, кантианской закваски. «Реальный» суверенитет народа как источника всей власти и всех законов становится ее центральной темой. В контексте этой философии Скиннер тонко объясняет, как и почему «добровольное подчинение» закону, не созданному нами, а данному нам как «факт», может вообще восприниматься либерализмом в качестве «свободы». Своей непосредственной референцией это объяснение имеет философию Гоббса: «Теперь мы видим, в каком смысле, по Гоббсу, ты остаешься свободным, подчиняясь закону. Когда закон принуждает тебя к послушанию, возбуждая твой страх последствий непослушания, он не заставляет тебя действовать вопреки твоей воле и не заставляет действовать несвободно. Он просто направляет твое обдумывание таким образом, что ты отказываешься от воли к непослушанию, приобретаешь волю к послушанию и затем действуешь свободно с точки зрения той новой воли, которую приобрел» (Скиннер К. Свобода до либерализма. СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2006. С. 20–21). Поменяйте лишь один элемент этого описания – подставьте вместо «возбуждения страха» «возбуждение уважения», – и вы получите отличное объяснение кантовской автономии как «добровольного подчинения» моральному закону.