Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию

«Стоять за дело», но за какое дело? Делом была компания, но у компании тоже были дела. Стимулирование вовлеченности, улучшение алгоритма взаимодействия с пользователем, уменьшение трений, потакание цифровой зависимости. Мы помогали менеджерам по маркетингу в проведении A/Б-тестировании строки темы писем для увеличения количества переходов на сайты из электронной почты, помогали разработчикам онлайн-магазинов затруднять пользователям выход из корзины без совершения покупки, помогали дизайнерам затянуть эндорфинную петлю обратной связи. Помогали карпулинговым компаниям максимально поднять производительность автопарка, в то же время снижая реальную зарплату водителей.

Мы всегда говорили, что помогаем людям принимать оптимальные решения. Помогаем им проверять свои расчеты. Отвечаем на сложные вопросы. Устраняем предвзятость. Разрабатываем лучшую в отрасли адресную нацеленность сообщения. Увеличиваем показатели эффективности рекламы. Поднимаем ключевые коммерческие показатели. Измеряем стратегию привлекательности для пользователя. Улучшаем воздействие. Стимулируем окупаемость инвестиций. Взламываем рост спроса. Что измерено, тем можно управлять, говорила я порой клиентам, цитируя гуру менеджмента, чьи работы никогда не читала.

Цель всегда была одна: рост любой ценой. Расширение превыше всего. Разрушить, а потом доминировать.

Конечная идея виделась ясно: оптимизированный компаниями, оптимизированный данными мир. Мир показателей, вызывающих реагирование, в котором разработчики никогда не перестанут оптимизировать, а пользователи никогда не перестанут пялиться на экраны. Мир, избавленный от принятия решений, ненужной случайности человеческого поведения, мир, где все – вплоть до его собственной быстрейшей, простейшей и изящнейшей версии – подвластно оптимизации, монетизации и контролю.

К несчастью, моя неэффективная жизнь мне нравилась. Нравилось слушать радио и готовить еду в немереной куче посуды, резать лук тонкими колечками, распутывать влажные травы. Подолгу стоять в душе и замирать, бродя по музеям. Нравилось ездить в общественном транспорте: смотреть, как родители разговаривают с детьми, смотреть, как пассажиры смотрят в окно на закат и фотографируют закат на телефоны. Нравилось совершать длительные прогулки ради покупки онигири в Джапантауне или вовсе шляться без цели. Нравилось складывать белье в стирку. Заказывать дубликаты ключей. Заполнять справки. Звонить по телефону. Нравились даже почтовые отделения, предсказуемое недовольство бюрократии. Нравились длинные музыкальные альбомы, нравилось переворачивать пластинку. Длинные романы с минимальным сюжетом, минималистские романы с минимальным сюжетом. Нравилось сцепляться с незнакомцами. Выпивать последний бокал перед закрытием ресторана. Нравилось покупать в продовольственном магазине: внимательно изучать продукты, смотреть, как все жуют в проходе.

Стирать в теплой воде, радио, ждать автобуса. Я могла раздражаться, перенапрягаться на работе, не справляться, чувствовать себя не в своей тарелке. Иногда я опаздывала. Но эти банальные проявления неэффективности я считала роскошью, признаком незашоренности ума. Праздным временем, отпускающим ум нестись куда угодно. В конце концов, именно такие моменты позволяли мне чувствовать себя человеком.

Фетишизируемая жизнь без трений: на что она похожа? Бесконечное возвратно-поступательное движение между встречами и телесными потребностями? Непрерывная петля производительности? Графики и наборы данных? Я стремилась не к этому. Не это было мне наградой.

Как-то вечером, за вином и картофельными чипсами, гендиректор подсел ко мне за один из кухонных столов в офисе.

– Вы с нами уже год, – сказал он. – Я всем задаю один и тот же вопрос. Это был самый длинный или самый короткий год в вашей жизни?

– Длинный, – сказала я. Рефлекторно, искренне. Глаза у него сузились, он едва сдержал смех. Менеджер по решениям на другом конце стола явно подслушивал.

– Вопрос с подвохом, – сказал гендиректор. – Правильный ответ – самый длинный и самый короткий.

По мере приближения отчета о результатах моей работы за год я думала, стоит ли вспоминать и приводить перечень случайных женоненавистнических нападок, отравлявших рабочую атмосферу. Компания разрослась до шестидесяти сотрудников, восемь из которых были женщины: соотношение для отрасли неплохое. Но я была идеалисткой. Считала, что мы могли бы добиться большего.

Я написала маме по электронке письмо с рассказом о коллеге с «умными часами» на телефоне в виде гифки постоянно подпрыгивающих сисек, о прилетавших мне комментариях относительно веса, губ, одежды и половой жизни. О составленном влиятельным лицом рейтинге сексуальной привлекательности сотрудниц.

Это было непросто: коллег я любила и старалась пресекать их поползновения. Страшных историй со мной пока не приключилось, и я надеялась, что не приключится. По сравнению с другими знакомыми женщинами у меня все обстояло неплохо. Правда, планка была слишком низкая.