Змеиный Зуб

Кея иногда приходила помогать с платьем; маленькое, что Валь носила в первую свою свадьбу, уже ей не подошло бы, поэтому приходилось сажать на себя мамино. Но в основном часы затворничества скрашивала как раз сама леди Сепхинорис. Она сидела рядом и подшивала к перламутровому подолу упавшие жемчужинки. А Валь в это время распускала швы на талии и в плечах, чтобы перешить их посвободнее.

Они с мамой говорили обо всём. Сперва, конечно, о регламентах. Одним глазом Валь поглядывала в свою настольную книгу – «Одеяния на дни праздничные и будничные», а другим – в трактаты о королевских одеждах Шассы. Теперь надо было соответствовать сразу двум очень строгим канонам.

С одной стороны, она была рада вернуться к привычному. С другой стороны… так и хотелось зевнуть, изучая трудные для понимания записи о том, каков должен быть выворот рукава. Даже странно, что такое глубоко близкое к сердцу занятие, как чтение подобных правил, могло показаться ей неприятным.

– Мам, мне снова начинает казаться, что если мы нечаянно укоротим рукав на лишний сантиметр, то мне придётся убежать из-под венца, – тяжело вздохнула она и надела напёрсток, чтобы вернуться к своему занятию.

Сосредоточенная леди Сепхинорис в каштановом платье продолжала выверять жемчужинки.

– Это большая ответственность, – пробормотала она. – Я тебя понимаю. На самом деле, я никогда не хотела для тебя такой участи. Быть королевой – это не такое уж и счастье. Но ради свободы острова…

– Да нет, мам, – Валь улыбнулась и покачала головой. Тяжесть кос на макушке уже тоже тяготила с тех пор, как она распробовала другие причёски. Но не всё в жизни змеиных леди было приятным. Зато всё – вознаграждалось. Теперь она это знала. – Я, на самом деле… я ведь могу тебе сказать по секрету? Адальг всегда мне нравился. Я просто с самого начала была уверена, что не достойна его.

Сепхинорис подняла на неё суровый взгляд. И вскинула дугой тонкую бровь:

– Только в те моменты, когда ты ешь слишком много пирожных, может быть. Но на деле, если бы ты сказала это мне, мы бы похлопотали.

– Но мне пришлось бы уехать со Змеиного Зуба! Это меня останавливало. Ты же знаешь. Нельзя покидать его пределы, как говорил папа, нельзя предавать его, иначе…

– Знаю, – оборвала её Сепхинорис и продолжила своё шитьё. Но вид у неё был озадаченный. Она будто не хотела слушать слова Вальтера из уст дочери. – Однако я что-то не припомню, чтобы ты сидела с таким лицом, когда ждала праздника с Гленом. Ты вся светилась, а сейчас будто идёшь на войну.

– Почему? Я рада.

– Я вижу, что ты очень погружена в себя. Я знаю, что не все вещи можно рассказывать, но, если ты желаешь чем-то поделиться, говори.

«Нет, тайна про Эскпиравита останется со мной до гробовой доски», – мрачно пообещала себе Валь. И поделилась тем, что тоже её беспокоило:

– Адальг просто показался мне ненадёжным. Не знаю, как описать. Я имела неосторожность быть с ним слишком откровенной перед штурмом Брендама. И в тот момент я увидела его таким, что… что перестала обожать его так слепо, как раньше. Холодным, безразличным. Замкнутым на своём интересе. Я понимаю, ему было тяжело в тот момент, да и я явно перешла грань со своей истерикой, но в моём сердце до сих пор стынет это воспоминание.

Пальцы Сепхинорис вновь замерли. Взгляд из-под тяжёлых век приковался к дочери. Та продолжала, неуверенная:

– Он делал это ради Эпонеи, как я думала. Но ведь Эпонеи всего две луны как не стало, пускай она и не была ему верна, а он уже тут. Мне казалось, он очень её любит, а он теперь говорит… что любит меня. И Глен тоже говорил, что любит меня, уже тогда, когда не любил.

Горло её сжалось, и она посмотрела на мать. И та промолвила негромко:

– Никогда, милая, не верь словам о любви. Верь молчанию о любви и делам о любви. А о словах забудь, ежели они ничем не подкрепляются, то их будто и нет для тебя.

– Но как же мне…

– Как и положено змеиной леди. Будь дисциплинирована. Будь строга к себе. Будь достойна. Следуй за каждой строчкой «Свода законов, коим жена подчиняться должна». И тогда, если ты будешь прилежна, Рендр умилостивит твоего мужа. Больше ничем другим мы не властны.

Эти слова придавили Вальпургу. Её сердце, что успело вылететь из клети и весенней птицей пронестись по комнате, вновь было заключено за решётку. Знала она мужчин, которые не говорили о любви. Взять было того же Рудольфа. Но Рудольфа не было уже.

Конечно, эти слова были верны. Это правильная жизнь, это жизнь, наполненная не сиюминутной радостью, а иной… Нематериальной… Плечи её дрогнули, но она удержала их прямо. Раньше эти слова заставляли её радоваться, подкреплять её жизненные принципы. А теперь будто связывали ей руки.

– Ты совершенно права, мама, – прошептала она. – Спасибо.

– Вот и хорошо, милая. А теперь давай вернёмся к делу. У нас осталось не так много времени.