И немало подивился бы Груша, узнав, что на самом деле основной целью их набегов и является задача раздразнить рязанского князя, а крещение язычников всего-навсего самый удобный повод для этого. Правда, ничего этого Гаврила Мстиславич дружиннику бы не сказал, ибо Ярослав Всеволодович, который как раз и придумал все это, советовал до поры до времени держать эту цель в секрете. Так что не подвернись столь удачно под руку изгнанный из Залесья изобиженный попик — ничего бы не изменилось.
Для чего раздразнить? А чтобы Константин сам из своей берлоги, то бишь из Рязани, вылез да в свару ввязался. А еще лучше, чтобы его людишки в азарте погони Дон перешли и принялись ответное разорение учинять. Тогда-то и можно будет в отместку всем разом на него навалиться, всеми силами ударить. И упускать времени нельзя, ибо именно теперь оно весьма и весьма удобное для их затеи. Нет, покамест Константин в стольном граде, и когда появится, да и появится ли вообще — неведомо. Дескать, Ярославу доподлинно известно, что господь покарал рязанца за все его гнусные дела столь тяжкой болезнью, что ныне он лежит пластом в Переяславле, кой от Рязани ажно в полутысяче верст, и как знать — не сегодня, так завтра может и на тот свет отправиться. Сын же его мал летами, вот и получается, что удачнее деньков не сыскать.
Опять же повод-то самый благопристойный — отчее наследство маленькому Всеволоду вернуть, коего жестокосердный рязянец лишил сына подло убиенного им Юрия Всеволодовича. А ведь Всеволод этот им родич. Мать-то мальца, Агафья Всеволодовна, родная сестра князей Михаила да Андрея и прочим молодым князьям тоже не чужая — двухродная. Так неужто они, по большей части такие же безудельные, как и Всеволод, не примут близко к сердцу беду маленького сыновца?! А если все-таки заступятся за него, то мыслится Ярославу, что господь с небес непременно ниспошлет им удачу и сторицей вознаградит за заботу, проявленную о своем родиче.
Пробовал было возразить Мстислав Глебович, самый старший из внимательно слушавших Ярослава князей, что, даже принимая во внимание тяжкую болезнь Константина и юные лета его сына Святослава, затевать свару с Рязанью им не с руки. У них ведь ратных людишек не больно-то, да и откуда бы им взяться.
Но Ярослав на эти возражения сумел, не колеблясь ни секунды, дать достойный ответ. Мол, главное, чтобы их для набегов хватило, а далее, едва рязанцы покажут зубы, можно будет пожаловаться киевскому митрополиту. Дескать, рязанец и сам закоснел в грехах, да еще и язычникам своим потакает. А стоило соседям попробовать обратить их в христианскую веру, как он в драку за них полез.
И тут же клич дать по всей Руси — сбирайся, народ, на богоотступника. А видоки у него тому имеются, так что все без обмана. Эвон, близ него, Ярослава, угрюмый бородач Гремислав стоит. Ежели самому князю веры нет — у него спросите. Он-то у Константина в самых ближних хаживал, да, на свою беду, решил усовестить рязанца. Дескать, негоже христианину на языческие капища хаживать, а ты, княже, в роще Перуна, что под Рязанью, бываешь чаще, нежели на обедне в святом храме, кои к твоему терему куда ближе стоят. Поперек горла правдивое слово князю встало, и изгнал он Гремислава от себя.
Мало Гремислава? Не годится боярину на князя хулу возводить? Пусть так. А разве кой-кто из присутствующих здесь князей не был совсем недавно сам видоком тому, как вероломно поступил князь Константин? Вроде бы и отпустил его, Ярослава, вместе с сыновцами подобру-поздорову, а дождавшись, едва они пересекут рубежи его княжества, мигом отрядил погоню, чтобы умертвить всех, в очередной раз свалив с себя вину на них же, на черниговских князей.
Ох и убедительно говорил Ярослав. Да и то сказать — не впервой ему. Эвон как лихо он стравил новгородских бояр в первые же дни своего недолгого правления в Великом Новгороде. До смертного боя дошло. А уж тут он и вовсе расстарался. И гнев был в его голосе, и неподдельная забота о малолетнем племяннике, и изумление перед долготерпением всевышнего, и уверенность в том, что она уже на исходе. А уж как скорбно вздыхал он, печалясь, что по причине тяжких ран, от коих еще не оправился, не сможет самолично принять участия в богоугодном деле. Из камня бы слезу выжал, не говоря уж о сидящих перед ним молодых князьях.
Но и то взять — уж больно благодарные слушатели ему попались. Не просто внимали они ему, но — затаив дыхание, сжимая в святом негодовании богато изукрашенные рукояти сабель и мечей. Это лишь по первости Мстислав Глебович про малочисленность дружин помянул, а потом и он, и прочие слушали Ярослава, слова не проронив.