Знак небес

На аверсе у нее красовался в полном парадном облачении сам Константин со скипетром в одной руке и шаром-державой — в другой. Обрамляющая надпись заверяла особо бестолковых, что это и есть «Великий князь Рязанский Константин». На реверсе был выбит гордый сокол, цепко сжимающий в своих когтях обнаженный меч. Вообще-то надлежало сунуть в лапы птице трезубец, но после некоторых колебаний — все казалось, что это какие-то вилы, — вид оружия было решено изменить. Чай, не Посейдон, чтоб трезубцем махать, да и нет в Рязанском княжестве морей — не вышли к ним покамест. Рисунок был обрамлен снопами пшеничных колосьев. Здесь же был указан и номинал монеты: «Одна гривна».

Какими цифрами его обозначать, гадали долго. То ли не спешить и оставить на всех русские буквы, то ли последовать рекомендации Миньки, который настаивал сделать первый шаг к переходу к арабским цифрам. Резон в этом имелся. После реформы алфавита переходить на них придется обязательно, ведь некоторые буквы, которые предстояло сократить, тоже означали цифры. Коли их не станет — придется перечеканивать и монеты, а это та еще морока.

Константин, с одной стороны, соглашался с доводами изобретателя, но и на арабские переходить не хотелось — слишком рано. Получится, что они ставят сани впереди лошади — переход-то произойдет не скоро. Отсюда и возник компромиссный вариант — обозначать цифры словами. Так и появились надписи: «Полугривна», а в скобках указано «Рубленая», «Четверть гривны», а также «Десять кун», «Пять кун», «Одна куна».

— Как живой, — уважительно, но в то же время с легкой долей усмешки — мол, чем бы дитя ни тешилось, — заметил Басыня, внимательно разглядывая изображение князя на монете.

— А то, — в тон ему поддакнул Константин.

— А ежели я к тебе совсем в дружину не пойду? — уточнил Басыня. — Гривну-то назад, поди, истребуешь?

— Что с возу упало, то пропало, — пожал плечами Константин. — Чай, не разорюсь я с такого подарка. Да и где тебя искать, коль ты ко мне не явишься. Пожалуй, на розыск вдесятеро больше израсходую.

— Ну-ну, — напряженно размышляя о чем-то, хмурил и без того морщинистый лоб Басыня. — А с Грушей да со Спехом как?

— Если бы ты не спросил, то я б тебя в дружину нипочем бы не взял, — заявил ему князь и ответил: — Грушу твоего лечить надо. Раны-то не очень тяжелые у него, но крови много вытекло. Раньше чем через месяц он не оклемается. Ну а когда в себя придет — сам решит. Захочет на вольные хлеба — земли у меня в достатке. А если в дружину пожелает — тоже не откажу. Молодой же ваш…

— Я дядьку Грушу не оставлю, — выпалил Спех. — Куда он, туда и я. — И получил увесистый подзатыльник от Басыни.

— Не перебивай князя, — поучительно произнес тот и извинился перед Константином: — Ты не гляди, что он телок телком. С жеребцом-двухлеткой на плечах плясать может. Осталось ратной науке обучить да вежеству чуток, и вой станет на загляденье.

— Я и так на загляденье, — буркнул Спех, немного обиженный на такую бесцеремонность.

Впрочем, обиду существенно перевешивали добрые слова дядьки Басыни. Такая лестная рекомендация старого воина, как понадеялся парень, должна была сослужить ему хорошую службу, если князь станет колебаться — брать или нет его в дружину. Но радужные мечты Спеха сменились еще одним подзатыльником, столь же увесистым, как и предыдущий.

— Думай допрежь того, как хвастливое слово молвить, — прочел еще одну нотацию Басыня. — Пока еще загляденье ты для одних девок. Для князя же — неуч языкатый, не боле. Ну да, пока Груша болеет, я за тебя всурьез возьмусь.

Спеху оставалось лишь горестно вздохнуть. Лестная рекомендация разваливалась буквально на глазах.

— Крепись, парень, — сочувственно посоветовал князь и поинтересовался: — Тяжелая рука-то, поди, у Басыни?

— Да не тяжельше, чем у Груши, — бодро прокомментировал Спех. — Разве что чаще.

— Ну тогда ничего. Авось тебе не привыкать, — констатировал князь. — А у тебя-то что же? — обратился он к Басыне. — Планы-то никак поменялись? Я так понимаю, что ты остаться надумал, коли пообещал взяться за парня.

— Куда их бросать-то ныне? — вопросом на вопрос ответил тот и пожаловался: — Я и сам — человек ветреный. Вечор так надумал, а поутру, глядишь, уже все переиначить норовлю. Нынче мысль в одну сторону, а к завтрему… Токмо ты, княже, повели, чтоб бронь мою твои людишки возвернули. Особливо сабельку. Она у меня последняя память от побратима.

— Погиб, — понимающе кивнул Константин.

— Помер, — поправил Басыня. — Да ты ведаешь — сам его в последний путь провожал. — И он пояснил: — То я о Ратьше. Он в ту пору хошь и был куда старее меня, но мне как-то в одной из сеч довелось его заслонить. Тогда-то он и одарил меня сабелькой. Опосля разошлись наши стежки-дорожки. Между прочим, из-за тебя.

— Из-за меня?! — удивился Константин.

— Уйти мы засобирались: он, я да еще пяток. Притомились глядеть, яко князья меж собой грызутся. А тут ему тебя твой батюшка поручил, вот он и остался. А за то, что ты его по старому доброму обычаю проводил, церкви не испугавшись, низкий поклон тебе.