Знак небес

Вопрос его предназначался князю, такому же розовому, как и воевода. Константин уже успел окатиться ледяной водой из кадушки и теперь, откинувшись на свисающие со стены веники, неспешно попивал холодный квасок.

— Нормально, — задумчиво ответил тот.

— Что-то я тебя не пойму, княже, — недовольно буркнул воевода. — На пиру в честь бескровной победы над Волжской Булгарией ты смурной сидел, словно единственный представитель побежденных. Я думал, дела какие неотложные тебе душу грызут, но уже неделя прошла, а ты хоть бы раз улыбнулся. Мне, между прочим, завтра на проверку ополченцев выезжать, а это месяц, не меньше. И что я с собой на память о друге увезу? Рожу его мрачную? Может, исповедуешься мне, какая печаль твою душу гложет, тем более что я в основном уже знаю причину твоей тоски. — И он, заговорщически подмигнув, лукаво осведомился: — Шерше ля фам, а? Ля фам шерше?

— Ты что, мой новый духовник? — хмуро осведомился Константин.

— А как же иначе? — убежденно и, как ни странно, вполне искренне заявил Вячеслав. — У нас же взаимозаменяемость, а посему я на время отсутствия отца Николая исполняю его прямые обязанности. — И, почесав в затылке, уточнил: — Частично.

— Ну тогда… Грешен я, отче Вячеслав, — начал князь со вздохом. — Я ведь чего хотел — единства на Руси добиться. А на деле чего достиг? Окончательного раскола. Ведь теперь ни черниговцы, ни новгород-северцы со мной уж точно ни в какой союз не войдут. Про южное Переяславское княжество и вовсе молчу. Да и остальные тоже взвоют, едва узнав о том, как рязанец князей заживо сжигает. Вот и думаю, то ли двойку себе за брак в работе поставить, то ли сразу кол жирный.

— Тю на тебя, дурилка ты картонная, — искренне возмутился воевода. — А Муром? А Владимир с Ростовом, Суздаль с Юрьевцем, Тверь с Ярославлем, Димитров с Москвою?! Они что, по-твоему, совсем ничего не стоят?!

— Димитров с Москвою, — хмыкнул презрительно князь. — Ты бы еще какой-нибудь Муходранск приплюсовал, — вздохнул он. — Зато сам посчитай: открытая вражда с Черниговским и Новгород-Северским княжествами, да еще скрытая — со всеми остальными, а это Киев, Галич, Новгород, Волынь, Смоленск…

— Ну конечно. Давай собирать все в кучу, — не пожелав выслушивать до конца, оборвал друга воевода. — Ты, между прочим, всего два года здесь живешь, а вон уже сколько наворотил. Из князя какого-то захудалого Ожска — между прочим, если он и лучше нынешней Москвы, то ненамного — ты вырос в передовики-феодалы. С твоими владениями по территории уже ни одно княжество не сравнится, а ты сопли распустил. Ты, родной, чего вообще хотел: от Карпат до Дальнего Востока державу раскинуть? Это ж тебе не кино, а жизнь, балда.

— А я и не распустил, — возразил князь. — Я просто думаю, выход ищу приемлемый из создавшейся ситуации. Уж больно малый срок мне судьба отпустила — всего до осени. Или ты забыл?

— Как говорила моя мамочка Клавдия Гавриловна, — поучительно заметил воевода, — если с такой угрюмой мордой думать, то и выход отыщется точно такой же мрачный. У тебя вон парень на выданье. Сколько ему уже? Женить-то не думаешь? Или в Чернигове малолетних княжон нет? — Обратив внимание на то, как оживилось лицо друга, он, ухмыльнувшись, гордо похвалился: — Это я тебе подкидываю всего один из вариантов для заключения перемирия. Давай-ка мы с тобой сейчас в парилочку, и я тебе там под веничек столько их накидаю — замучаешься выбирать.

— Думаешь, успеем до Калки? — вздохнул Константин, вставая с лавки.

Вячеслав в ответ бодро присвистнул:

— Да у нас времени вагон и маленькая тележка. Обязательно успеем. Должны успеть, иначе нам потомки не простят, — добавил он жестко и поторопил князя: — Пошли, а то пар выдыхается.

Уже устроившись поудобнее на полках, Вячеслав повыше, а Константин пониже, и блаженно жмурясь от аромата свежеиспеченного хлеба — то долетел пар от яичного пива, выплеснутого банщиками на каменку, — воевода, вспомнив, спросил:

— А от твоего купца, ну который шпионом оказался, ничего не слыхать?

— Тишина, — отозвался князь, ойкнув от первого прикосновения к телу горячего распаренного березового веника, и задумчиво пробормотал: — Самому интересно, жив ли он сейчас и на кого по-настоящему решил работать…

А арабский купец Ибн аль-Рашид был жив. Более того, именно в этот день, когда рязанский князь наслаждался банными утехами, купец окончательно убедился в том, кому следует помогать по-настоящему, а кому — на словах.

Если раньше он еще сомневался, да и страх играл немалую роль, то теперь… Проехав по почти полностью разрушенной Бухаре и вдоволь наглядевшись на многочисленные и до сих пор не погребенные трупы ее жителей, он уже не колебался.