Знак небес

Он еще крепче приобнял смущенного боярина, ухитрившись одновременно незаметно подмигнуть и кивнуть одному из стоящих на входе дружинников, давая понять, что пора вносить блюда к пиршеству, и шутливо заметил Еремею Глебовичу:

— Ну гляди, боярин, — народ слово за тебя молвил, я тоже, так что служи достойно, доверия не урони.

Однако финал должен быть запоминающимся, да и какой-никакой атрибут власти, пускай символический, но следовало вручить, причем непременно сейчас, чтоб из княжеских рук.

Но с этим было проще всего. Нужные слова найти несложно, да и атрибут был давно готов. Еще месяц назад у Константина зародилась в голове идея, и он самолично вычертил и заказал у своих златокузнецов[39] аж тридцать одинаковых перстней, из коих десяток был золотым, а еще два десятка серебряные. Словом, в зависимости от степени значимости города. На каждом в центре красовалась витиеватая буква «К», а по краям монетка, чернильница с пером и свиток. Златокузнецы изготовили их дней за пять до выезда под Коломну.

Первый, особый, крупнее всех прочих чуть ли не в два раза, он вручил перед отъездом боярину Мирославу, оставленному посадником в Рязани при княжиче Святославе. Второй, обычный, но тоже золотой, уже по пути в Коломну он передал Сергию в Ожске, попутно возведя его в боярский чин. А вот еще с десяток штук, предназначенных для посадников Ольгова, Переяславля Рязанского, Ростиславля и еще нескольких городов, он вручить не успел — время поджимало. Да и в Коломне, провозившись с приготовлениями к предстоящему сражению, тоже ничего не отдал.

Похвалив себя за предусмотрительность — не просто вспомнил про них на обратном пути, когда остановился в Рязани, но и на всякий случай велел прихватить с собой, — Константин довольно улыбнулся и, неспешно сняв с мизинца перстень, который загодя надел сегодня, торжественно вручил его Еремею Глебовичу.

— Жалую тебе, боярин, знак моей власти, ибо отныне ты — мой наместник. — И, повернувшись к присутствующим, строго произнес: — И слушаться его надлежит, яко меня самого, ибо теперь что он ни скажет — то мое слово, что ни повелит — моя воля, что ни учинит…

Слушая князя, Еремей Глебович даже всхлипнул от избытка чувств. Да и то взять — во-первых, до этого посадником ему быть не доводилось. Во-вторых, очень уж непривычная обстановка, которая — и это в-третьих — постоянно меняется, да так быстро, что не поймешь чего и ждать. То отеческая ласка, от которой кого хошь в жар кинет, а то жесткое упрямство, вон как с епископом, и тут же туманные намеки на угощение, от которых мороз по коже. В-четвертых, столь высоких слов, насколько ему помнится, ни один из ныне покойных владимирских князей своему посаднику при назначении на должность никогда не говорил. Ну и в-пятых, избрал-то его даже не сам князь Константин, который лишь предложил, но весь народ, вятшие мужи владимирские. Правда, в отношении некоторых, особенно Чурилы, Бучилы, Гаври и еще чуть ли не половины, кои стали таковыми только что, по повелению нового князя, у боярина были кое-какие сомнения до сегодняшнего дня. Но коль они столь дружно проголосовали за его избрание, то представления Еремея Глебовича о вятших мужах в одночасье изменились, и притом самым кардинальным образом…

Боярин обвел взглядом присутствующих и мысленно поклялся, что, если кто из его знакомцев или приятелей посмеет усомниться в том, что старшины кожемяк, кузнецов или древоделов являются достойными такого высокого звания и вякнет против, он, Еремей Глебович, вобьет эти непотребные словеса обратно в глотку вместе с зубами и не в меру длинным языком.

— Оправдаю, княже, верь! — хрипло выдавил он, повернув благодарное лицо к Константину, а больше и сказать было невмочь — язык онемел, ворочался во рту, как чужой, словно с перепою. Да и сам он себя чувствовал ровно пьяный — всего шатало, а сил хватало лишь на то, чтобы благодарно кивать, откликаясь на поздравления присутствующих.

Глава 9

В духе великого комбинатора

…Архивариус очень тихо спросил:

— А деньги?

— Какие деньги? — сказал Остап, открывая дверь. — Вы, кажется, спросили про какие-то деньги?

Илья Ильф и Евгений Петров

И напрасно сурово хмурил брови епископ Симон, сидя в своем возке и мрачно ожидая, когда же за ним последует весь прочий владимирский народец. Тщетно прождав пару минут, он велел трогать, но и пока ехал обратно в город, нет-нет да и выглядывал, оборачиваясь в тщетной надежде, что хоть кто-то помимо игуменов и священников выйдет из княжеского шатра, поспешит за своим владыкой.

Увы, так никто и не показался.

Поначалу мелькнула было спасительная и все объясняющая мысль, что Константин удерживает их силой, но, находясь уже у самых ворот, он, оглянувшись в последний раз в сторону отчетливо видимого княжеского шатра, приметил, как один за другим заскакивает в него с дымящимися блюдами в руках расторопная челядь, и со злостью прикусил губу.