Знак небес

Вот еще одна ирония судьбы. Она никогда не любила свое крестильное имя. Терпеть не могла, когда ее так называли. Ярослав почувствовал это и в последнее время обращался к ней именно так. Она как-то не сдержалась и попробовала назвать его в свою очередь Феодором. Ростислава вздохнула, вспоминая тот день. Длань Ярослава была тяжела, как и подобает руке настоящего воина, а сдерживать силу удара, даже если он наносил его не в бою и предназначал слабой женщине, князь не собирался.

Княгиня мысленно произнесла про себя несколько раз: «Монахиня Феодосия, инокиня Феодосия». Словно примерялась к грядущему неизбежному, оглядывая на себе платье, которое отвратительно, плохо сидит, грязное и скверно пошито, но другого нет, а надеть что-то надобно, ведь не ходить же человеку голым.

Иной одежи на ней не видел и ее отец Мстислав Удатный, строго чтивший старину во всех ее проявлениях и убежденный в том, что вековые обычаи Руси всегда святы. Коли княгиня осталась вдовой и не имеет детей, ее дорога лежит в одном направлении — в монастырь. В том заключается ее святой долг и обязанность. Переубедить его в этом? Проще вычерпать ложкой Плещеево озеро.

Хотя как знать, может, она и попыталась бы — от отчаяния, от страха перед беспросветным мраком той грядущей жизни, которая ждала ее за суровыми монастырскими стенами. Но она не могла сделать и этой малости. Тут уж постарался князь Ярослав, вымучив, вынудив ее дать слово, что не пройдет и седмицы со дня его кончины, как она покинет Переяславль-Залесский. И дорога из города была тоже одна…

«Стало быть, монахиня Феодосия, — вздохнула она, но спохватилась. — В монашестве иное имя дают. Будешь ты теперь какая-нибудь Евлампия или того хуже. В Византии много чудных имен — приторных, слащавых, скользких и ничего не говорящих ни славянскому уму, ни женскому сердцу. Ну и пускай. Чего уж там. Видно, так господу угодно. Знать бы еще, за что или уж хотя бы зачем — все легче было бы».

Она вздохнула, очнулась от раздумий, легонько прикусила нижнюю губку, чтобы поскорее прийти в себя, и стала медленно спускаться вниз, в людскую. Это ведь на первый взгляд кажется, что семь дней — много, а начнешь собираться в дорогу, и они пролетят как единый миг.

…Ныне, спустя эти семь дней, Ростиславе оставалось исполнить последнее, что она для себя наметила, — проститься с городом и его жителями. Все горожане знали, сколько бед причинил их князь Рязани. И с ратью дважды выступал, и Гремиславу помогал с острожниками, когда тот сколачивал из них свою шайку. Опять-таки бронь, хорошие мечи, кони — всем переяславский князь снабдил бывшего дружинника.

Ярослав схитрил, ушел из жизни, а значит, и от грядущей расплаты. Но оставался его стольный город, которому предстояло испытать на себе то же, что пережили рязанцы несколькими месяцами ранее. Эвон что рассказывают беглецы — сжечь и солью посыпать. В чем другом, к примеру, на сколько частей разрубили тело князя, усомниться можно, но не в этом. Сожжет и посыплет. С него станется.

Но просто так покоряться неизбежному горожане не собирались. Помирать — так под гусли. Негоже, защищая отчий дом, не обнажить дедовского меча. Пусть их и немного, но как знать — если удастся продержаться хотя бы несколько дней, может, и Константину надоест осада, размягчится сердце, покрытое жесткой коркой мести. Словом, пока княгиня собиралась к отъезду, город спешно готовился к обороне.

Узнала об этой подготовке Ростислава не сразу. До самого последнего дня она была полностью погружена в свои тяжкие думы и ни на что не обращала внимания. Расставание было бурным. Княгиню жители любили. Зная о ее несложившейся доле, ее жалели и оттого любили еще больше. Многие даже хотели отправиться вместе с нею, проводив до самого монастыря, но этому она решительно воспротивилась и в ладью, что уже стояла в готовности у пристани на Плещеевом озере, кроме двух десятков гребцов, садиться никому не дозволила. Да и следом за нею плыть тоже воспретила.

Сама же в последний раз поехала в нарядном княжеском возке. Катить велела медленно, специально избрав кружной путь, подлиннее, чтоб проститься с городом и оставить в своей памяти и его, и желтотканую осень, и яркое солнышко на безоблачном небе, и холодок от вольного ветра. Хотелось ничего не забыть, забрав с собой и надежно укрыв в своей памяти, дабы было что вспомнить долгими унылыми вечерами в тех местах, где вместо солнца — восковая свеча, а вместо вольного дыхания ветра — леденящий душу сквозняк.

Тогда-то она, проезжая по городу, и увидела все приготовления горожан к обороне. А едва увидела, как вновь в ней проснулась Ростислава — гордая, смелая, мудрая, хотя и несчастливая. Негоже княгине покидать свой град в столь тяжкий час. Уже находясь перед городскими воротами, она вышла из своего возка, еще раз зорко и внимательно все оглядела, вздохнула, сокрушенно покачала головой и обернулась. А позади нее провожающие — почитай, весь город собрался.