Знак небес

Встала резко, а в голове мысль шалая: «Поцеловать бы на прощание. Теперь уж все одно, а помирать слаще под веселые гусельки». Да и кто увидит-то? Вейка? Эта скорее язык себе откусит, нежели словом кому обмолвится. Но не осмелилась, прочь отогнала мысль коварную. Вдруг он целуется так же, как говорит: мягко, ласково, сладко, нежно. Тогда-то уж у нее точно больше ни на что силенок не останется.

Ростислава иначе поступила. Кубок с медом хмельным не свой — его взяла. Решила: «Пусть думает — невзначай перепутала». Сама же тихохонько посудину серебряную к себе тем краем повернула, которого он губами касался, подумав упрямо: «Хоть так, а поцелую».

— Пора пришла, княже, прощаться нам с тобой. Напоследок же одно скажу, от всего сердца — сколь жить буду, столь и тебя помнить.

А Константин все в глаза ей смотрел, пока она говорила, и никак понять не мог, что же такое творится. Вроде искренне говорит, от души, и волнуется сильно: голос дрожит и даже вон кубки с медом перепутала, но отчего же в глазах-то ничего не видно? Пустые они какие-то. Или нет — иные. Словом, как ни назови — все не то. И где-то когда-то он уже такие глаза видел. Припомнить бы — у кого именно. Почему-то казалось, что стоит вспомнить, и все хорошо станет. Но, как назло, не получалось, как он ни старался.

Константин в свою очередь оставшуюся чару поднял и тоже аккуратно к себе ее той стороной повернул, которой ее губы касались. Эх, сейчас бы ее саму поцеловать, да нельзя. Ну хоть так, через мед душистый. Покосился осторожненько, не приметила ли, как он ее кубок в руках вертел. Кажется, нет. Но ошибся — все она увидела. Увидела и горько усмехнулась. Даже в такой малости у них мысли сошлись.

«Эх, судьба ты судьбинушка! Что ж ты так погано людям скалишься?! Мало тебе, что всю жизнь мне перекосила ни за что ни про что, да еще перед смертью все раны сердечные солью обильно посыпала! Что ж я тебе такого сотворила, что ты так надо мной изгаляешься?!»

Вслух же спокойно молвила:

— Ныне пора мне пришла, княже. Благодарствую за хлеб-соль. Мыслю я, переяславцы мои тебя завтра не хуже угостят.

— Я провожатых дам, а то стемнеет скоро.

— Передумала я, — наотрез отказалась она. — Тут и ехать-то всего ничего, рукой подать. А ежели твои люди будут со мной — кто-нито подумает, будто под стражу меня взяли.

— Но своих-то ты тоже отпустила, — возразил Константин.

— У меня Вейка есть.

— Так ведь она… — Оглянулся на нее и осекся, чтоб не обидеть, помянув лишний раз про хромоту.

И снова княгиня на помощь пришла:

— Лошадьми править не ноги — руки нужны. А они у нее в порядке.

— А все-таки я людей дам. Мало ли, — заупрямился Константин.

— Ну пусть полпути проводят для почету, — уступила Ростислава. — А дальше не взыщи. Я и сама доберусь.

Полпути не страшно. Там как раз дорога резкий поворот делает. Вот перед ним она и отправит назад охрану. Сама же напрямик через заливной луг и к Плещееву озеру. В городе будут думать, что она в монастырь подалась, а Константин — что в город уехала. Завтра поймет — спросит, искать станет, но ей уже к тому времени будет все равно.

Одно плохо — если найдут ее не сразу, а день-два погодя. Она ведь тогда, поди, некрасивая станет. Отвернется еще, чего доброго. И вновь ей обруч серебряный помог, что на руке был. Глянула на него Ростислава, и утихло беспокойство — эвон какие красивые русалочки. Разве от таких отворачиваются?

Все она как задумала, так и осуществила — никто ничего и не заподозрил. Вейка подивилась немного, зачем с дороги понадобилось сворачивать и куда ее княгиню понесло на ночь глядя, но Ростислава так зло на нее прикрикнула, что той и переспрашивать расхотелось.

Поняла Вейка все, лишь когда лошади уж чуть ли не к самому озеру донесли. Поняла и в кои веки не послушалась, стала возок вспять поворачивать. Но княгиня ее живо как пушинку оттолкнула, вожжи перехватила — и откуда столько сил взялось — да сызнова послушных коней к озеру направила. Как нарочно, Вейка, отлетев назад, виском обо что-то твердое приложилась. Когда же в сознание пришла, то увидела, как Ростислава уже в воду заходит. Еще чуток совсем, и поздно станет — не остановить.

— Тогда и я с тобой! — горестно простонала Вейка.

— Не смей! — крикнула княгиня.

А Вейка уже и в воду забежала. Ростислава, подумав малость — не пошла бы подмогу звать, — вернулась немного назад, к берегу, и ласково произнесла:

— То я грех смертный творю. А тебе иное велю — до сорока дней за упокой души грешной в соборе Дмитриевском за меня молитву возносить. Авось смилостивятся там, на небесах, чуток убавят от мук адских. А этот вот перстенек, — и в руку ей сунула неловко, — то батюшки подарок. Ты его князю Константину передай. Может, и сгодится ему, как знать. И еще просьбишку малую мою передай ему. Ежели меня не враз сыщут, пусть он ко гробу моему не подходит, не надо. Скажи, что… — Но осеклась на полуслове.

«Беда тяжела, давит, а ты знай молчи, не хрипи», — вновь припомнилось ей, и она обреченно отмахнулась:

— Ничего не говори, не надо. Что уж там. Сам поймет.

— А я все одно с тобой, — жалобно пискнула Вейка.