Знак небес

— Вижу, — кивнул Константин. — Действительно, все очень серьезно. Только Доброгнева сейчас сильно занята, Миня. Она просила передать тебе свои извинения и сказать, что приедет попозже.

Воевода озадаченно уставился на князя.

— А когда это она успела тебе сказать, если ты… — начал было он, но Константин бесцеремонно перебил его:

— Ты как раз к дружинникам отлучился, а я в это время к ней заглянул… за микстурами. — И он втихомолку показал воеводе кулак.

— А-а-а, вон когда, — заторопился тот. — Так это она ту бутыль с настоем для тебя передала?

— Она, — подтвердил Константин.

— Ну и гадость же, я тебе доложу, — продолжал исправляться Вячеслав. — Как ты его пить можешь, не представляю. Я его едва понюхал, и то чуть не стошнило.

— Кстати, Миня, я ж у тебя почти полгода не был, так что порадовал бы своими новинками, а для начала устроил бы нам со Славой экскурсию, — попросил Константин. — Ты давай накинь на себя чего-нибудь потеплее, а мы тут постоим. — И когда изобретатель убежал одеваться, возмущенно прошипел: — Ты что, ослеп совсем?! У парня первая любовь, а ты со своими подколками лезешь!

— Ну извини, не подумал, — повинился Вячеслав.

— Не подумал он, — проворчал Константин и, вспомнив кое-что, с подозрением уставился на воеводу. — А ты не скажешь, друг любезный, с чего это Доброгнева в Переяславле-Залесском так влюбленно на тебя смотрела?

— Вот ей-богу, Костя, ни сном ни духом, — искренне поклялся ошарашенный такой новостью Вячеслав.

— А ты с ней, часом, не того?

— Тогда уж заодно обвини меня и в том, что я тайный шпион багдадского халифа, — возмутился воевода. — Что ж я, по-твоему, совсем бездушный? Подколки — одно, да и то лишь потому, что я не думал, насколько у него серьезно — все-таки пятнадцать лет, — а чтоб дорожку другу перебегать — ни за что. И вообще, я с ведьмачками дел никогда не имел и иметь не собираюсь.

— Она лекарка, а не ведьмачка, — заступился за Доброгневу Константин.

— Я ж не в том смысле, — поморщился Вячеслав и посоветовал: — Да ты сам на ее характер посмотри и все поймешь. Разве что хвост отсутствует и на метле не летает, зато все прочие атрибуты при ней. А мне больше по душе ангелы, — подытожил он и грустно вздохнул.

— Вроде сестрицы Епифана? — невинно поинтересовался Константин. — То-то я гляжу, что ты зачастил с визитами к моему бывшему стременному.

— Болезного навещал, — попытался оправдаться Вячеслав. — Должен же я, как министр обороны, периодически навещать ветеранов, ушедших в запас по состоянию здоровья?

— Насколько мне помнится, в запас он ушел осенью, — поправил его Константин, — а ты к нему захаживал еще летом, до Пронска. И потом, как-то странно получается — ветеранов хоть пруд пруди, а ты только одного навещаешь.

— А хоть бы и так, — смущенно проворчал Вячеслав, отводя взгляд в сторону.

— Вот и женись, хороняка, — усмехнулся Константин. — Заодно и Доброгнева пялиться на тебя перестанет, а то…

Но тут наверху лестницы, что вела на второй этаж, появился Минька, и пришлось умолкнуть.

Во время экскурсии по цехам и мастерским, где и в самом деле появилось много новых станков, внедренных неугомонным изобретателем, Вячеслав честно старался исправиться. Заглаживая свою бестактность, допущенную по отношению к Миньке, он преимущественно помалкивал, а если и задавал какие-то вопросы, то исключительно деловым тоном, не позволяя себе ни подколок, ни иронии.

Стоя в экспериментальной мастерской, где Минька трудился над разработкой всяких громоздких новинок — прочие, как он пояснил, у него в хоромах, — воевода довольно-таки долго выспрашивал у изобретателя, как тот собирается довести до ума винтовой пресс и когда это произойдет. А из стекольного цеха князю с Минькой вообще пришлось выводить его за руку, да и то лишь после пятой по счету неудачной попытки Вячеслава выдуть из трубки стеклодува нечто эдакое.

Его поведение настолько расходилось с обычным, что Минька постепенно стал все чаще и чаще изумленно поглядывать на воеводу, теряясь в догадках, какая муха того укусила.

— Ты случайно не заболел? — не выдержал он, когда вся троица возвращалась в терем.

Вот тут-то Вячеслав сорвался.

— Видишь ли, Миня, — елейным голосом произнес он. — На меня произвел неизгладимое впечатление даже не твой талант изобретателя, сколько обилие икон, которые у тебя ныне размещены в каждой мастерской. Под их воздействием я и осознал, какой греховный образ жизни веду, а потому впал в раскаяние. Вот иду и скорблю, простит ли меня господь.

— Ты чего, всерьез, что ли? — оторопел изобретатель и даже остановился.

— Куда уж серьезнее. Тебе-то хорошо — ты уже давно проникся, а я… — пожаловался Славка и, не договорив, уныло потупил голову.

Но в силу своего характера долго продолжать в том же духе воевода не мог — и без того сдерживался несколько часов, — так что закончил он вновь подколкой, поинтересовавшись у Миньки, как давно произошло его духовное перерождение и нет ли тут некой связи с обилием его телесных недугов.