Знаменитость

– Мой племянник не коновал, – мягко, но твердо возразил Рудик. – Он лучший студент у себя на курсе. И без пяти минут – отличный врач «ухо-горло-нос». И я ему верю. Если он говорит что-то – значит, знает – так оно и есть. И вообще, тут главное слово за Алешей.

Все взгляды устремились на Алешу. А тот, молча, кивнул! Я переспросил его – значит ли это, что он соглашается на операцию в неприспособленных условиях и с таким неопытным хирургом? Он снова кивнул. И на этот раз уже не оставалось сомнений – он сделал это не машинально в прострации. Его кивок означал согласие. Я еще раз переспросил – понимает ли он, что рискует навсегда потерять голос? Даже не рискует, а точно его потеряет? И он кивнул в третий раз.

– Решено! – обрадовался студент. – Вы ничего не ели с утра? И не ешьте. Перед операцией важно, чтобы желудок был пуст. Все! Я побежал готовить операцию!.. Соберитесь к семи вечера. Я за вами заеду.

Думаю, в подъезде, когда его никто не видел, отличник должен был от восторга проскакать по лестнице на одной ножке.

Как только светило-племянник с дядей Левой ушли, я бросился к Алеше, убеждая его не уродовать себя. Говорил, что все еще не ясно. И можно же обратиться к другому врачу, пусть даже в районную поликлинику? Ведь певцу лучше засветиться перед КГБ, чем лишиться одной голосовой связки и навсегда замолкнуть?

Алеша слушал, поматывая головой. И когда я иссяк, выложив все свои аргументы, он только потянулся к блокноту с ручкой, который предусмотрительно принес Рудик. Накорябав несколько слов, он показал мне: «Может это судьба меня так наказывает? Такая цена за все мои дела?»

У Алеши поехала крыша. Другого объяснения внезапному ступору вечно живого, балагурящего певца я не мог найти.

Вадим рекомендовал Алеше хоть немного поспать перед операцией, чтобы набраться сил. Но певец никак не засыпал. На спине он сразу начинал задыхаться, поэтому вертелся с боку на бок, и панцирная сетка его кровати не прекращала стонать.

Наверное, и я мешал ему заснуть, шагая из угла в угол нашей комнаты. И не представляя, как остановить тот вандализм, который вот-вот произойдет с легкой руки недоучившегося, но слишком любознательного врача. Я твердо решил, что не дам произойти этой чудовищной ошибке, чего бы мне это не стоило. Оставалось еще раз переговорить с Рудиком. Надеясь, что в отсутствии напористого племянника, чьи успехи в учебе производили на дядю такое вредное впечатление, мне все-таки удастся его убедить.

– Алеша! Алеша! – потеребил я певца за плечо.

Он только что перестал елозить. Дыхание Алеши стало ровным, хотя и с присвистом. Он открыл глаза.

– Я все-таки пойду, приведу врача, – вполголоса, но твердо пообещал я. – Только ты никуда не уходи. Пока я не вернусь – никаких операций! Сиди здесь, и дождись меня! Обязательно!

Алеша кивнул и отвернулся к стенке. Я осторожно, на цыпочках, прокрался к двери. Но стоило мне протянуть руку, как дверь сама распахнулась мне навстречу.

Тяжело отдуваясь, после подъема на четвертый этаж, в нашу комнату грузно шагнул Янкель Моисеевич Шейфер. Едва не налетев на знаменитого пожилого импресарио, я остановился пораженный.

– Ну, и где таки ваши тридцать три несчасться?! – строго спросил меня Янкель, подавая авоську с яблоками и сливами. – И без вас уже вижу, – проворчал он, делая шаг в комнату и оглядываясь.

Удивленный певец, уже сидел на кровати и тер глаза.

– Какой же вы, Алеша все-таки непрофессионал! – Громогласно, от души посетовал импрессарио. – Певец должен беречь связки, как пианисты и скрипачи берегут пальцы!

Алеша немо и виновато развел руками и попытался встать навстречу строгому старику.

– Сиди, сиди! – махнул ему Янкель Шейфер, подхватил могучей рукой ближайший стул и подсел к кровати больного. – Вот услышал, что заболел Алеша Козырный, решил навестить, гостинцев занести.

Алеша попытался что-то ответить, но его горло жалко просвистело, так, что певец поморщился от боли. Он опять что-то накорябал ручкой в блокноте и показал старому импресарио.

– «Я не настоящий певец»… – медленно разобрал, щурясь без очков Янкель Шейфер. – Да кто же такую глупость вам внушил?!.. – возмутился импресарио. – Люди любят ваши песни. За радость. За бойкие мелодии, за юморок специфический. И подумаешь, если их не признает Союз композиторов?!.. И кто только выдумал эту глупость: делить песни на первый и второй сорт? Ерунда это. Вот артистов точно можно поделить. Есть артисты, которых публика слушает, и есть артисты, на которых публика засыпает. А все остальное – от лукавого! И не знаю я, зачем вы так хотите все поменять и отказаться от своих прежних песен? Если уж судьбой уготовано, что они у вас лучше всего получаются – так и надо их петь! Какой смысл сопротивляться божьему промыслу?..

Алеша молчаливо улыбнулся. Строгий Янкель тяжело вздохнул. И я спохватился, что надо бежать. Старый импресарио пообещал посидеть с Алешей, развлекая примолкшего певца разговорами, и попутно учить уму-разуму. Янкель слышал про проблемы с голосом. И тоже не одобрял планы скоропалительной операции.