Зов Оз-моры

Кибитка тем временем поползла по Великому мосту, с обеих сторон которого стояли лавки, торговали коробейники и неспешно гуляли горожане. Гргорий постоянно останавливал коней, чтобы они кого-нибудь не ушибли.

— Слаба Богу, ныне здесь на кулаках не бьются, а то мы вообще застряли, — сказал дворовый Боборыкина.

— Пешим ходом не проще ли было дойти? — поинтересовался Денис.

— Дурак! — огрызнулся на него Михаил. — Важные люди пешком не ходят. Особливо по Новгороду. Это ещё по Тонбову можно, а здесь ни-ни. Уважать не будут.

— Тоже мне важный человек! — прыснул Денис.

— А какой же?! — немного обиделся его спутник. — Дела Боборыкина веду, а он самому царю роднёй приходится.

Наконец, повозка прошла через ворота детинца и медленно покатилась направо, к церкви Входа в Иерусалим. Рядом с храмом стояло неказистое двухэтажное здание — Приказная палата.

В дьячной избе располагался длинный ряд столов, за которыми сидели дьяки. Михаил уверенно направился к одному из них: видимо, он здесь уже когда-то был.

Неказистый дубовый стол, стоящие по его краям рундуки и грузный человек с грубым бурым лицом составляли целостный ансамбль. Они, казалось, были наспех вытесаны одним и тем же столяром.

— Что ж Роман Фёдорович сам не пожаловал? Не уважает? — ухмыльнулся дьяк.

— Он же воевода в украинных землях, — стеснительно ответил Михаил. — Не мог оставить вверенную ему крепость.

— Не уважает… — повторил чиновник. — А ещё из новгородских! Помню я Фёдора Васильевича, отца его. Уехал он отсель семнадцать годков назад, а будто вчерась! Достойный был воин. По какому ты, значит, делу?

Рундуки были обиты коваными железными полосами и накрыты толстыми листами войлока. «Дьяк, может, и спит здесь?» — подумал Михаил.

— Вотчину Роман Фёдорович продаёт. Её царь пожаловал его Фёдору Васильевичу за Московское сидение[2] да за то, что он с лисовчиками[3] бился дюже знатно. Только вот в землях тех три деревеньки пропали. Нет их в писцовых книгах Поместного приказа, хотя в жалованной грамоте царя Василия Иоанновича они имеются.

— Что за деревеньки?

— Вороново, Колотково и Купчины. Все в Деревской пятине.

— Там жирницы сплошные. Болотина! Давненько мы туда не ездили: сам чёрт ведь в этом затопе увязнет. А покупает кто?

— Вдова князя Ивана Фёдоровича Хованского, Марья Афанасьевна.

— Знаем такую. Урождённая Татищева, воспитательница царевны Ирины Михайловны. Намеднись у племянников назанимала две тысячи рубликов. В инокини она собралась постричься. Затем, видно, и прикупает болотину. В дар монастырю. Мол, возьми, Боже, что нам негоже.

— Деревеньки-то надобно найти… — робко сказал Михаил. — Вот челобитная Романа Фёдоровича.

Дьяк взял столбец, потряс его и положил на стол.

— Ну, ты ступай, ступай! — улыбнулся он Михаилу, обнажив руины, которые когда-то были зубами.

— А приходить когда?

— Через две недельки. Нет, для верности через три. Поищем мы записи в писцовых книгах. Авось да отыщутся.

Дворовый Боборыкина в ярости вернулся в заезжий дом.

— Похоже, завязли мы в Новгороде, — выпалил он.

— Ты ж ожидал этого, — ответил Денис. — Чего теперь злишься?

— Где три недельки, там и пять, и десять… — немного отойдя от гнева, вздохнул Михаил. — Нескоро я домой попаду. У тебя хоть супруга под боком, а у меня в Тонбове осталась.

— Неужто тут гулящих девок нет? — не подумав, брякнул Денис.

— В Новгороде? Полно их тут, но душа к ним не лежит, — грустно ответил Михаил. — Я на своей голубке полгода как женился. Ни на кого больше не смотрю. А тебе-то Боборыкин почему позволил взять Варю с собой?

— Я его не просил. Он сам велел. Сказал, чтоб лечила нас, ежели кто в дороге занедужит.

— Она у тебя лекарша?

— Имей в виду.

— Почему ты её не Варварой, а как-то по-другому зовёшь?

— Толга она от рождения. Так и ты её зови. Слово «варя» она не жалует. Это «дырка» по-ихнему.

— Она нерусская у тебя?

— Мордовка.

— Ишь ты! — покачал головой Михаил. — Пойдём ужинать, а изутра в город отправимся. Времени у нас теперь воз и маленькая тележка. Подьячие искать записи будут… а мы куковать. Ну, покукуем…

На торг они отправились сразу же после завтрака. Варвара ходила от лавкиа к лавке, привередливо выбирая себе сапожки. Наконец, нашла червчатые[4], из козлиной кожи.

— В самый раз для жены стрелецкого десятника, — сказала она. — Или уже не десятника?

— Не десятника уже, не десятника, — кивнул Михаил.

— Ты-то откуда знаешь? — смущённо спросил Денис.

— Чую, — ответил дворовый Боборыкина.

«Она меня по миру пустит…» — подумал Денис, но послушно отсчитал продавцу серебряные копейки.

Схватив сапожки, Варвара мечтательно вздохнула:

— Теплеет. Я распашницу[5] хочу. Пусть небогатую, но распашницу. Серебро ведь из схрона ещё осталось. Да и жалованье ты получал, и мёдом торговал. Изыщешь деньги.

Денис горестно вздохнул и пошёл с ней дальше от торговца к торговцу. Платья Варвара выбирала так же придирчиво, как и сапожки. В одной из лавок она привычно сняла с себя верхнюю одежду, чтобы примерить летник, и тут же к ней подошла молодая женщина, аккуратно, не кричаще нарумяненная и добротно одетая.