Зов Оз-моры

— Как же ж можно, Путила Борисович? Как же ж можно? — мелким бисером залепетал Поротая Ноздря. — Собрали на совесть, из дубовых досок. По две косых сажени[4] кажная.

— Много щитов сбили-то?

— Три дюжины. Вон телеги с ними.

Пятидесятник указал на навес, под которым стояли повозки со щитами гуляй-города.

— Итак… — задумался Путила. — Три дюжины щитов по две косых сажени. Итого шесть дюжин косых саженей. Верно? А какова стена Тонбова со стороны Московских ворот?

— Полтораста косых саженей. Или чуть больше.

— Вестимо, больше! — ухмыльнулся Быков. — Пятнадцать дюжин косых саженей её длина! А в щитах — всего шесть дюжин. Не гуляй-город у вас вышел, не тот размах. Назовём гуляй-деревней.

— Обижаешь, Путила Борисович! — надул губы Поротая Ноздря. — Старались же ж. Хоть бы гуляй-городком назвал.

— Пусть так, мне не жалко, — стрелецкий голова потрепал пятидесятника по плечу. — Оси хорошо промазаны?

— Ежели сумлеваешься, ещё промажем.

— Вот и промажьте!

— Дк людишек у меня маловато, а щиты попробуй поворочай! — сощурил глазки Поротая Ноздря.

— Ах, хитрован! Хочешь, чтобы я своим людям дал вашу работу? Они у меня устали, да и нет со мной крепких мужиков.

— Так уж и нету, Путила Борисович? — возразил пятидесятник, показав на Дениса. — Посмотри вон та того ломца. Он один может все щиты перебросать с телеги на телегу.

— Иди-ка сюда, Дениска! — крикнул Быков. — Прихвати Стеньку с Федькой да ещё пяток людишек. Тех, что покрепче.

Скоро восемь слобожан выстроились перед стрелецким головой.

— Есть хотите? — спросил их Быков и, не дожидаясь ответа, приказал. — Наколите-ка дров и наполните водой котлы!

— А как же ж щиты? — заволновался Поротая Ноздря.

— Ими твои стрельцы займутся. Их работа. Они здесь томились от безделья, вот пусть и поработают теперь. Мои же люди устали и есть хотят. Расположимся тут на вечер. Кулеш сварим. Выйдем в полночь.

— Как же ж так? Разве ж можно? — запричитал Поротая Ноздря. — Татары к Тонбову прискочат, осаждать начнут, а козловцы токмо ещё идти будут?

— Не твоего ума дело! — отрезал Быков. — Моим ратникам горячая ества нужна. Они устали и промокли, повторяю.

— В Тонбове бы и поели, и отдохнули, и обсушились… Ежели сейчас выйтить, успеем к Московским воротам раньше татар.

— У вас запасов, что ли, не осталось? Всё подожрали?

— Как же ж можно, Путила Борисович? Крупа имеется и рыба вяленая. Лук и репа, опять же ж.

— Так чего жмёшься? Будем юшку варить!

— А как же ж Тонбов?

— Ратники устали! — нервно повторил Быков. — Они пропёрли двадцать вёрст. Двадцать вёрст! Среди них полно стариков, юнцов да ополченцев. Таких бойцов мне Биркин подсунул. Хочешь, чтобы они ещё тринадцать вёрст прошли и замертво попадали? Кстати, к Тонбову пойдёшь со мной. И остатних стрельцов возьмёшь. Нечего вам тут яйца чесать.

Поротая Ноздря печально вздохнул, а стрелецкий голова повернулся к Денису:

— Разводите костры!

Скоро острожек утонул в густом дыме и треске сырых поленьев. Козловцы сели поближе к котлам. Кашляя и морщась, они грелись у огня и сушили одежду.

На закате прибыла ещё одна группа лазутчиков и подтвердила, что гать перешло примерно в четыре раза меньше татар, чем было месяц назад у Тихих плёсов.

— Не на погибель идём, — подбодрил козловцев Быков. — Степняков не так уж и много. Разгромим с Божьей помощью!

Сказав это, он ушёл вместе с пятидесятником в избу, где уже был накрыт стол. Из кувшина с хлебным вином изливался сивушный запах, блестели в свете лучин солёные рыжики и чёрная икра, поднимался пар из горшка с горячей стерляжьей уха, румянились куски жареной кабанятины…

— Уха тройная, — похвалился Поротая Ноздря. — Ради тебя, Путила Борисович, старались. Всё как заведено. Сначала ёршики, потом судачки. Икрой отбеливали. Опосля стерлядку запустили. Из Цны вчерась выловили.

— Из Цны, говоришь? — задумчиво спросил Быков. — А вот как думаешь, прав ли был Иван Васильевич насчёт крепости?

— Ты о чём, Путила Борисович?

— Биркин советовал Роману Фёдоровичу крепость тут строить. На Челнавке. Не на Цне! Боборыкин же не послушался Иван Васильевича, старого мудрого человека. Вот татары и разорили царёвы земли этой весной, а стояла бы крепость здесь, не смогли бы. Разве не так?

— Так, Путила Борисович! — кивнул Василий. — Татарские сакмы именно тут пролегают. На Челнавке надо было крепость строить, а не на Цне. Окрест Тонбова ведь одни казачьи пути проходят. Однако Боборыкину не то что Биркин, но и сам царь не указ. Государь приказал строить крепость у гати… а Роман Фёдорович его взял да ослушался.

— Да! Где захотел, там и поставил. И всё ведь ему с рук сошло! Представь, если б ты или я супротив царского указа попёрли. Что бы с нами тогда случилось? А с Боборыкина всё, как с гуся вода.

— Дк он царю родня.

— То-то и оно… Ну, ничего! Иван Васильевич донесение в Москву отправил. Мол, Боборыкин радеет не о защите державы. Не о ней печётся, а о казачьей торговле, и с казаков мзду берёт. Может, теперь на него управа найдётся?

— Дай-то Бог! — лукаво улыбнулся Поротая Ноздря.