100 великих криминальных драм XIX века

Пока оглашалось обвинительное заключение и вызывались свидетели, Хартулари демонстрировал скуку и чуть ли не дремал, задавая ничего не значащие вопросы.

Всех позабавил момент со старичком, рывшимся в мусоре. Один из приятелей Николая, некто Соловьев, сообщил, что Николай однажды назвал Жюжан неприличным словом на букву «б», но прилюдно его нельзя произносить. Судья Кони попросил написать слово, а потом просил старшину присяжных показать, а потом порвать и выбросить это слово. После перерыва судья Кони увидел старичка в вицмундире, который, стоя на сквозняке, старательно складывал обрывки, и снисходительно пожурил его: «Ваше превосходительство, вы подаете публике дурной пример, столь неосмотрительно рискуя своим здоровьем. А если вас так интересует написанное, то напомните мне об этом по окончании процесса, и я удовлетворю ваше любопытство». О ком этот эпизод говорит больше: о безымянном старичке или о самом Анатолии Федоровиче?

А Хартулари продолжал равнодушно следить за процессом.

На следующий день публики не было, потому что обсуждались интимные подробности благородного семейства. Совершенно проигнорировав монолог полковника о непристойном эпизоде петтинга, Хартулари приступил к допросу доктора Николаева. Именно он был нужен адвокату для прояснения одного крайне деликатного вопроса, о котором до сих пор никто не подозревал.

– Я имею основания сомневаться в правильности анализа, но обхожу молчанием все упущения судебно-медицинского исследования, – заметил адвокат, и это был знак Николаеву, что бочку на него катить не будут, если он правдиво ответит на вопросы защиты.

Хартулари спросил, когда доктор приехал к покойному и в каком состоянии было тело.

– Около девяти часов утра 18 апреля. Тело было еще теплым.

Из этого следовало, что гувернантка никак не могла отравить Николая, потому что в этом случае он умер бы не позднее часа ночи, ведь она подала ему микстуру вечером, а потом ушла домой. А Хартулари поднял показания служанки Рудневой, которая слышала, как уже в семь утра Николай закуривал папиросу.

И тут Хартулари огорошил семейного доктора еще одним вопросом: известно ли ему о наличии у покойного Николая Познанского физического порока, препятствовавшего половой близости? Николаев вынужден был подтвердить, что у Николая Познанского был фимоз – выраженная патология полового органа. Это полностью разбивало все доводы обвинения о половой связи. А Хартулари снова задал вопрос: кому еще было известно об этой патологии? Доктор ответил, что отцу и брату.

Таким образом Хартулари поставил под сомнение все показания полковника Познанского. И полковник сдался, лгать под присягой он все-таки не мог. Он признал, что был в курсе проблемы Николая, а потом признался и в том, что сам готовил пугливую прислугу к даче показаний следователю и выступлению в суде, учил, что нужно говорить.

Обвинение было уничтожено, а образцовая семья превратилась на глазах в сборище лгунов. При этом сам адвокат был абсолютно спокоен, ни разу не прибег к восклицаниям и патетике и вообще вел себя так, будто ничего не происходит.

Лишь на следующий день, 8 ноября 1878 года, подводя итоги и произнося заключительную речь, Константин Федорович позволил себе иронический пассаж в адрес обвинения: «Упомянутые доказательства, по мнению моему, настолько слабы, что ссылка на них равносильна просьбе поверить на слово

…» Обращаясь к присяжным, он сказал: «Вы, по всей вероятности, заметили необыкновенную тождественность не только содержания, но и стереотипность самих выражений, и потому, излагая показания одного свидетеля, мы можем смело сказать, что изложили почти слово в слово показания остальных» – и это был камень в огород Познанских и их раболепной прислуги, вравшей про связь барчука и гувернантки.

Прокурор не особо уверенным голосом объявил, что бывают ведь и платонические любовные отношения. Его подняли на смех.

Очень простой случай

Но оставался самый важный вопрос: если это не Жюжан, то кто? Все в зале были уверены, что загадочный Хартулари скоро извлечет кролика из цилиндра и объявит: «Вот истинный виновник!» Во всяком случае, такому бы уже никто не удивился.