1917, или Дни отчаяния

Ленин качает головой.

– Если мы проиграем, то нас порвут на тряпки. Никто не поверит, что это не наше дерьмо.

– Значит, судьба у нас такая. – говорит Троцкий. – Уедем и начнем все заново. Что нам, впервой, что ли, Володенька? Давай, жги глаголом, орудия народного гнева ждут приказа! Как там верно сказано, нет лучшей смазки для колес революции, чем кровь патриотов!

17 июля 1917 года. Угол Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы. День

На чердаке дома оборудовано пулеметное гнездо. Отсюда прекрасно просматривается Литейный и перекресток.

Офицер в чине полковника крутит ручку телефона.

Ствол пулемета «максим» смотрит из чердачного окна на улицу – внизу люди, тысячи людей.

– Так дайте хоть какой-нибудь приказ! – кричит офицер в раструб микрофона. – В городе сотни тысяч на улицах! Они же нас просто затопчут!

В наушнике неразборчиво квакает чей-то голос.

– Я не буду брать на себя ответственность!

Голос в наушнике квакает громче.

– Я понял, – говорит офицер. – Слушаюсь.

Он вешает наушник и микрофон на аппарат, снимает фуражку и платком вытирает взмокший лоб.

Губы его шевелятся.

– Прости меня, Господи… Я не буду стрелять.

Глаз его взрывается кровавым фонтаном, и он падает лицом в пол.

За ним стоят двое с револьверами. Обычные серые лица, полупальто, кепки.

Еще выстрел, еще…

Пули пробивают грудь прапорщика-пулеметчика. Убийцы оттаскивают его за ноги, он хрипит, и один из стрелявших добивает его выстрелом в голову.

Убийцы переглядываются и занимают позиции для стрельбы. Грамотно, споро проверяют лентопротяжку, коробку с лентой. Клацает поднятая прицельная рамка. Один из стрелков выставляет на ней дистанцию для ведения огня.

Пулемет в чердачном окне опускает короткий хобот ствола на матросов с винтовками, копошащихся внизу, и начинает строчить. На срезе ствола пульсирует пламя. Очереди хлещут по людям, падают убитые, кричат раненые. Толпа бежит, затаптывая упавших. Матросы беспорядочно палят во все стороны.

17 июля 1917 года. Петроград. Особняк балерины Кшесинской

Ленин выходит на балкон. Кепка в руке, тот же кургузый и мятый костюм-тройка, на груди приколотый Марией Ильиничной красный бант – знак революции.

Ульянов делает шаг к кованым перилам, еще шаг…

Толпа замечает его и начинает гудеть, раскачиваться. Ленин поднимает руку с кепкой и кричит, опережая крик тысяч глоток: вся власть Советам!

Толпа встречает его радостным ревом. Не вся, но большинство собравшихся орет, топает ногами, свистит…

Вся власть Советам! Вся власть Советам! – повторяет Ленин, словно декламирует в театре со сцены, и его картавая речь несется над толпой, готовой слушать что угодно, – потому что это подлинная народная власть! Власть неимущим, власть бедным, власть пролетариату. Капиталисты веками гнали народ, пили народную кровь. То, что принадлежит им, – не их, а взято ими у других. Тот, кто имеет, – тот украл. Собственность – кража. Правда наступит на земле тогда, когда ни у кого ничего не будет, но все будет у всех, а потому тот, кто берет, делает правильно, потому что берет награбленное. Грабь награбленное, а потом разберемся, – вот в чем углубление революции…

Он обводит толпу помутневшим взглядом, губы его кривит странная улыбка. С такой улыбкой глядят на женщину, лежащую в кровати в ожидании соития. – Нам надо, – продолжает Ленин, – сбросить старое белье, название социал-демократов и вместо прогнившей социал-демократии создать новую социалистическую организацию коммунистов…

Сестра Ленина, Бонч-Бруевич, Зиновьев, Савельев слушают его речь из комнаты. Особенно внимательно следит за выступлением Троцкий. Он видит, как наслаждается своей властью над толпой новый вождь пролетариата – он словно всасывает в себя энергию стоящих внизу тысяч людей.

– Одно из двух – или буржуазия, или советы. Тип государства, который выдвинут революцией, или реформистская демократия при капиталистическом министерстве, или захват власти целиком, на который наша партия готова… Наша программа?

Он резко взмахивает рукой, рубя воздух короткопалой пухлой лапкой.

– Опубликуйте прибыли господ капиталистов, арестуйте пятьдесят или сто крупнейших миллионеров. Без этого все фразы о мире без аннексий и контрибуций – пустейшие слова, измена и лакейство! Объявите, что мы считаем всех капиталистов разбойниками. Тогда трудящиеся вам поверили бы. Мы уже готовы на это…

Он переводит дыхание. Толпа молча внимает.

– Ставка в Могилеве – центр контрреволюции. Мятежники генералы, не желающие подчиниться воле русского народа, ведут открытую контрагитацию среди солдат. Надо объявить вне закона тех мятежных генералов, которые дерзают святотатственно поднять свою жалкую руку. Не только всякий офицер, всякий солдат не должны им повиноваться, но всякий офицер, всякий солдат, всякий гражданин имеют право и обязанность убить их раньше, чем они поднимут свою руку…