1917, или Дни отчаяния

17 июля 1917 года. Петроград. Редакция газеты «Новое время».

Кабинет главного редактора. Вечер

Главный редактор, солидный мужчина, щекастый, с шапкой седых волос и в золотом пенсне, просматривает листы с напечатанным на машинке текстом.

Рядом с ним корреспондент, в нетерпении заглядывающий через редакторское плечо.

– Андрей Афанасьевич! Не мучьте, дайте посмотреть! – просит журналист.

Он сравнительно молод, едва за тридцать, но выглядит потрепанным – лицо одутловатое, с сеточкой мелких кровеносных сосудов на носу и щеках. Похоже на то, что этот джентльмен пера не дурак заложить за воротник.

– Смотри, – разрешает редактор и кладет часть прочитанных листов перед репортером.

Тот хватает бумаги жадно, утыкается в них чуть ли не носом и начинает читать.

Редактор откладывает в сторону последний документ из стопки и закуривает трубку. Вид у него озабоченный.

Через несколько минут журналист поднимает голову.

– Ну, что скажешь, Сергей Родионович, – спрашивает главный редактор.

– Бомба, – говорит журналист. – Однозначно – бомба. Я представляю, какой поднимется вой…

– Боюсь, что даже не представляешь… Большевики сейчас – популярная политическая сила.

– И откуда дровишки? – спрашивает корреспондент, тряхнув сложенными в тоненькую пачку листами.

– Присланы из министерства юстиции, Сергей. Пакет запечатан помощником господина Переверзева.

– Переверзев собирал информацию о большевиках? Не верю.

– Не собирал, конечно. Это не Керенский…

Журналист пожимает плечами.

– Конечно же не Керенский! Вам нужно принять решение – публикуем или не публикуем материал сейчас? На улицах вооруженные матросы, за ними – большевики. И тут мы в разгар уличных боев пишем, что Ленин – немецкий шпион и работает на кайзера. Есть у меня впечатление, что после такой статьи нас поставят к ближайшей стенке. Возможный вариант, Андрей Афанасьевич?

– Возможный, – соглашается тот. – Конечно же, лучше дождаться момента, когда будет понятно, кто побеждает…

– А можем и не дождаться, – резонно замечает корреспондент.

– Однако телефонная связь пока еще есть, – говорит редактор. – И это может спасти нам шкуру…

– При чем тут телефонная связь? – удивляется журналист.

– Узнать, одни ли мы получили этот материал…

– А если не одни?

– Тогда, дорогой Сергей Родионович, опасность этой публикации для нас преувеличена. И мы дадим ее в утреннем выпуске. Газета уже в типографии?

– Пока еще нет.

Редактор с воодушевлением крутит ручку телефона.

– Алло! Девушка!

17 июля 1917 года. Мариинский дворец. Вечер

Терещенко шагает по коридору. Он явно очень зол, буквально идет красными пятнами, и то и дело оттягивает пальцами сдавивший шею воротник рубашки.

Он входит в приемную князя Львова, секретарь встает было ему навстречу, но, видя выражение лица Михаила Ивановича, отступает в сторону.

– Георгий Евгеньевич! – говорит Терещенко с порога.

Львов в кабинете не один – тут же Некрасов и Переверзев.

– Господа! Мое почтение, Павел Николаевич! На ловца и зверь бежит.

– Проходите, Михаил Иванович! – предлагает Львов. – Присаживайтесь.

– Что-то я не пойму вас, господин Терещенко… – говорит Переверзев раздраженно.

– Сейчас поймете! Я предупреждал вас, что информация, которую мы отправили в прокуратуру, сегодня представляет государственную тайну?

– Право же, Михаил Иванович, – вступается князь Львов. – Успокойтесь, ради Бога! Зачем такие резкости?

– Я еще не начинал, – цедит Терещенко, сжимая кулаки от злости. – Ваш поступок, Павел Николаевич, позволит уйти от справедливого возмездия Ленину, Каменеву, Зиновьеву и иже с ними. Скажите, кто дал вам право без ведома специальной комиссии обнародовать материалы расследования? Кто?

– Я сам себе и дал, – спокойно говорит Переверзев. – Или вы, Михаил Иванович, считаете, что лишь вы один имеете право принимать решение? Уверяю вас, я вполне рассудительный человек и способен на самостоятельные действия…

– Господа! Не ссорьтесь…

– Это не ссора, – Терещенко поворачивается ко Львову. – Это, как на мой взгляд, злонамеренная диверсия, пустившая на ветер труд многих людей, рисковавших собой и своей свободой для получения этих бумаг. Я не могу предположить, что подобную услугу большевики оплатили…

Переверзев вскакивает. Рот искривлен, на щеках выступил яркий румянец.

– … потому, что вы, Павел Николаевич, человек богатый, честный и не корыстный, – продолжает Михаил Иванович. – Остается с прискорбием констатировать, сударь, что вы банальный дурак!

– Что вы себе позволяете! – буквально пищит Переверзев. – Я буду требовать у вас сатисфакции!

У него в груди сперло дыхание от возмущения и голос куда-то исчез.

– А я буду требовать вашей отставки, – говорит ему Терещенко. – Именно за вашу глупость, приведшую к губительным последствиям!

– Я последний раз прошу всех присутствующих успокоиться, – Львов тоже не на шутку разгневан. – Что, черт возьми, произошло?